Книга Испытание славой - Вера и Марина Воробей

Туся задумалась: Петрарка, Пушкин, Есенин, Шекспир… Может быть, Гумилев, Мандельштам, Ахматова, Цветаева?.. Или Рембо, Верлен… А почему бы и нет?.. Выбор настолько велик, что трудно кому-то отдать предпочтение. Но что-нибудь соответствующее ее нынешнему настроению она непременно подберет. Библиотека у Туси огромная. Плюс библиотека КС. Жизни не хватит, чтобы перечитать.

– Эй, – позвала Лиза, – Крылова, ты где? Ушла в себя, вернусь нескоро?

– Да здесь я. Здесь. Я совсем о стихах забыла. Хорошо, что ты напомнила. А ты на чем остановила свой художественный взгляд? – поинтересовалась Туся, впрочем, сделала это скорее из вежливости. Сейчас у нее все шло не от души. Душа была словно заледеневшей.

– Я тоже пока в процессе поиска. Слушай, Тусь, а что это у тебя такой голос?

– Какой?

– Расстроенный. Что-то случилось, да? – забеспокоилась чуткая Лиза. – Хочешь, я к тебе сейчас прибегу?

– Не нужно прибегать. Ничего такого не случилось, с чем я не могла бы справиться, – поспешила заверить Туся.

Она не хотела сейчас видеть Лизу. Она не была готова к разговору с ней.

– Точно не нужно? – с сомнением спросила Лиза.

– Точнее не бывает. Лиз, ко мне кто-то в дверь звонит, – солгала Туся, чувствуя, что еще немного, и она сорвется. – Давай завтра поговорим. Ой, нет, послезавтра. Завтра я на дачу со своими уезжаю. – Очередная ложь легко слетела с губ. – Все, подружка, увидимся в школе! Целую и кладу трубку, а то дверь с петель снимут.

– Ты только в глазок посмотри, прежде чем открывать!

– Это само собой!

Туся положила трубку, а потом и вовсе отключила телефон. Ма с КС ушли в ресторан отмечать какое-то киношное событие, а остальное Тусю не интересовало. Пусть хоть конец света наступает! А поскольку заняться все равно было нечем, она поставила складную лестницу и полезла на самый верхний книжный стеллаж. Что-то подсказывало ей: возьми почитай Байрона.

10

Когда б нетленной

И неизменной,

Назло вселенной,

Любовь была,

Такого плена

Самозабвенно

И вдохновенно

Душа б ждала.

Но торопливы

Любви приливы.

Любовь на диво,

Как луч, быстра.

Блеснет зарница —

И мгла ложится,

Но как прекрасна

Лучей игра!

– За-ши-бись! – по слогам произнес Борька Шустов в полной тишине и попросил: – Слышь, Крылова, спиши слова!

– Шустов, не ерничай! – одернула его Нина Викторовна.

– Да что вы, Нина Викторовна, я ж совершенно искренне Байроном этим восхищаюсь! – возмутился Борька, однако, заметив быстрый, как укол рапиры, взгляд Лены, живо притих.

«Глядишь, он скоро шелковым станет, и не будет в классе первого шутника, задиры и двоечника Борьки Шустова», – усмехнулась Туся и услышала:

– Садись Крылова, пять. Очень выразительно прочитала, чувствуется, вложила частицу своей души.

А ведь так оно и было. Сердце Туси болезненно откликалось на каждое слово в этом стихотворении. Туся взяла дневник, пошла на место, делая вид, что не замечает пристальный Лизкин взгляд. С ней еще предстоит разбираться. Туся в этом не сомневалась.

А Нина Викторовна, поддавшись задушевному лирическому настрою, вошла во вкус, и неожиданно выяснилось, что и ее уроки могут быть интересными.

– Всем вам известно, что лорда Байрона считают основателем новой романтической школы в поэзии. Но каким он был человеком – этот потомок древнего рода, ведущего начало от Вильгельма Завоевателя? Он был хром от рождения, ненавидел и любил свою мать, преклонялся перед сводной сестрой. Поэма «Манфред», написанная им по пути в добровольное изгнание, навеяна воспоминаниями об этой женщине, сыгравшей роковую роль в его жизни. Несмотря на увечье, Байрон отлично фехтовал, боксировал, скакал на лошади, танцевал. А слава великого пловца задолго опередила его славу великого поэта. Во время своего знаменитого паломничества на Восток Байрон повторил подвиг древнего Леандра, описанный Овидием. Он переплыл пролив Дарданеллы, как это совершил мифический герой, жаждя встречи с возлюбленной.

Туся с удивлением отметила, что в классе стоит звенящая тишина, а Юлька Туполева, староста, даже приоткрыла рот от удивления, заслушавшись Нину Викторовну. В учебной программе ничего такого не было. Так, несколько сухих строк, а насколько интереснее бы было изучать школьную программу, если бы они могли больше знать о личной жизни авторов. Конечно, можно возразить: есть, мол, внеклассное чтение, кто хочет, тот всегда найдет, но ведь искать-то влом, особенно, когда тебе пятнадцать. Не все такие, как Лизка, которая из книжных завалов не вылезает. И вот результат: сколько полезной информации проходит мимо!

Туся покосилась на часики, до конца урока оставалось несколько минут, видимо, Нина Викторовна щедро решила посвятить их великому поэту и вопросам любви.

– Многие великие люди пытались дать определение любви, но, к сожалению, почти все они упрощали это чувство, – взволнованно говорила она. – Любовь настолько многолика, что не поддается определениям, и, пожалуй, никому еще не удалось поймать ее в сети сухой логики. Полтора века назад Гейне назвал любовь сфинксом, тысячелетней загадкой. У лорда Байрона, создателя «Чайльд Гарольда», было свое видение любви, недаром его часто называют заложником страсти. И это, в общем-то, справедливо. Байрон умел любить неистово и покорно. Одним своим взглядом он возносил женщину на пьедестал Любви и безжалостно низвергал, едва его страсть остывала. Сколько написано о нем в последнее время! Только вот можно ли всему верить? Нет, глупо стараться понять такую сложную натуру по воспоминаниям его современников, письмам, заметкам. К тому же нынешние авторы часто привносят личное видение в написанное, рисуют свой образ, который далек от настоящего. Впрочем, справедливости ради следует сказать, что и сам Байрон немало преуспел, чтобы создать о себе противоречивое мнение. Его дневники, дошедшие до нас, то и дело грешат двусмысленностями.

– Ну и чего теперь делать? – спросил Юрка Метелкин. – Читать и в каждой фразе сомневаться?

– Нет, конечно. Многие реальные факты из биографий знаменитых людей становятся достоянием гласности. О них широко известно, и их уже трудно исказить, хотя интерпретировать можно по-разному. Здесь важно уметь составить собственное мнение о человеке. А что касается шестого лорда Джорджа Гордона Байрона, этого великого мистификатора чувств, то здесь я бы поостереглась доверять кому бы то ни было, кроме него самого. Вот только, к сожалению, свои личные записи он сжег, когда отправлялся сражаться за свободу Греции.

– Ну вот! – зашумели вокруг.

– А знаете, что сказал об этом Пушкин? – повысила голос Нина Викторовна, успокаивая поднявшуюся волну. – Он сказал: «Зачем жалеть о потери записок Байрона? Черт с ними! И слава Богу, что потеряны. – Учительница словно читала по книге. – Он исповедовался в своих стихах, невольно увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил. Его бы уличили, как уличили Руссо, – а там злоба и клевета снова бы восторжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением!»