Книга Невольники чести - Александр Кердан

Несмотря на неловкость, удар оказался таким крепким, что отшатнулись оба разом: приказчик и Кирилл.

— Ах ты… — Гузнищевский, из разбитой губы которого выступила кровь, погано выругался и сунул руку за отворот кафтана.

«Что у него там: нож, пистолет?» — напрягся Кирилл.

Но приказчик вдруг отступил к дверям и со словами: «Должок за мной, Кирилла Тимофеевич…» — исчез в темноте.

7

Вот уже третьи сутки Гузнищевский, путая следы, пробирался через чащу к ущелью, прозванному Черным. Там, у отвесных скал, с которых виден океан, должен был дожидаться приказчика, теперь, после ссоры с Хлебниковым, — бывшего, Хаким, казанский татарин, правая рука атамана Креста.

С Крестом у Иннокентия Гузнищевского дружба стародавняя, как у иголки с ниткой. Как та ни таращится, а все одно за иголкой потянется.

Сын богомольного купца, Иннокентий еще в раннем возрасте сделал из речений отца необычный вывод: высоким помыслам и государству служат не самые лучшие люди, лучшие служат себе.

Посему, отвергнув юдоль церковнослужителя, вопреки настояниям отца, Гузнищевский занялся коммерцией. Начало оказалось неудачным. В первый же год службы приказчиком в одном из торговых домов Екатеринбурга он проворовался и был бы отдан под суд, когда бы не старания вовремя узнавшего о его злоключениях родителя. Подобно библейскому персонажу, распахнувшему своему блудному детищу объятия, старший Гузнищевский заплатил все долги сына. Кроме того, не теряя надежды наставить все же свое чадо на путь истинный, отец отослал Иннокентия на попечение друга своего детства, известного иркутского купца Феофана Лебедева. Последний и познакомил Гузнищевского-младшего с сыном своей сестры — Крестом, в ту пору молодым, быстро набирающим вес в сибирской торговле купцом Серафимом Ласточкиным.

Ласточкин и сговорил дядю, а затем и Гузнищевского организовать зверобойную компанию для промысла сивучьих шкур на только что разведанных мореходами островах к востоку от Камчатских земель. Рискованное предприятие в первые годы принесло пайщикам Лебедева — Ласточкина солидную прибыль. Пушнина, добываемая их промысловиками, пользовалась спросом и на российском рынке, и в Кантоне. Однако в скором времени их монополия на отстрел бобров и сивучей на Уналашке и на Лисьих островах была нарушена промысловыми партиями зверобоев Шелехова и Мыльникова, которые впоследствии объединились в одну — Российско-Американскую торговую компанию. Эта компания, действуя все напористей и смелее, в считанные месяцы подмяла под себя мелкие промысловые ватажки и вскоре осталась один на один с компаньонами Лебедева. Осторожный Феофан предложил сотоварищам договориться с конкурентами, разделить поровну охотничьи угодья и рынки сбыта. Но племянник и Гузнищевский воспротивились — уж слишком лакомым куском придется пожертвовать. Порешили направить жалобу на шелеховцев в Санкт-Петербург, в Коммерц-коллегию. Само собой, вкупе с солидным подношением ее председателю. Потом писали еще и еще.

На тяжбу с противниками ушло несколько лет и большая часть полученных ранее прибытков. Конкуренты оказались сильнее. Даже смерть Григория Шелехова не прибавила Лебедеву и Ласточкину шансов на успех.

Зять основателя Российско-Американской компании столичный сановник Николай Резанов сумел провести через Сенат указ о Высочайших привилегиях шелеховским преемникам. Слова указа о том, что «пользоваться Российско-Американской компании всеми промыслами и заведениями, находящимися ныне на северо-восточном берегу Америки от 55 градуса до Берингова пролива и за оный, також на островах Алеутских, Курильских и других по Северо-Восточному океану лежащих и исключительное право производить новые открытия и иметь торговлю со всеми окололежащими державами», лишали Лебедева и Ласточкина последних надежд. Компаньонам оставалось, невзирая на указ, силой оружия отвоевывать свои права.

На последние деньги было завербовано и снаряжено несколько ватаг. Те под прикрытием тумана высадились на Кадьяке у столицы шелеховских колоний — Павловской крепости. Но фортуна отвернулась от них. Отряды правителя колоний Баранова наголову разбили противника. Прижатые к берегу, Лебедев, Ласточкин, Гузнищевский и их сподвижники отстреливались до последнего. Когда же кончились пули и порох, Серафим Ласточкин снял со смертельно раненного Феофана нательный крест и вместе с Гузнищевским вплавь, рискуя быть раздавленным льдинами, добрался до стоявшего на якоре шитика.

Ни прошлого, ни будущего у них теперь не было. Настоящим понималось лишь желание отомстить. Тогда-то и стал Серафим Ласточкин Крестом. На кресте родственника своего поклялся расплатиться с обидчиками.

С великими трудностями добрались Крест и Гузнищевский до Камчатки. Продав шитик, перезимовали в коряцком становище. Весной, договорившись о месте будущей встречи, расстались. Крест подался за хребет Кумроч, там, в густых лесах, надеясь найти себе союзников. Иннокентий же, следуя их замыслу, отправился в Нижне-Камчатск, в контору Российско-Американской компании, где должен был наняться приказчиком в одну из факторий, дабы знать доподлинно, что деется в стане врага.

Как задумали, так и получилось. За прошедшие с той поры два года Крест сумел сколотить из таких же сорвиголов, как он сам, дружину, наводящую ужас на весь край. Гузнищевский же, из рядового приказчика сделавшийся доверенным помощником комиссионера Горновского, вовремя извещал дружка о делах компании и о готовившихся против ватажников полицейских мерах. Этими секретами с Иннокентием за обильное кабацкое угощение делился один из служителей сыскного департамента. Так и жили. Множилась, подогреваемая слухами и страхом, слава жестокого атамана. Стекались в воровскую казну компанейские денежки да меха. С ног сбивались в поисках шайки всегда опаздывавшие к месту ее очередного набега преследователи.

Но это еще не все. Внешне по-прежнему дружеские, отношения между приказчиком и атаманом переменились. Иннокентий не был бы Гузнищевским, когда бы, даже ради старой дружбы, удовольствовался отводимой ему Крестом ролью вечного мстителя. Посвящать жизнь борьбе с Российско-Американской компанией, которая год от года набирала сил, он не собирался. Будущее виделось Гузнищевскому иным. Еще при Горновском он начал помаленьку собирать деньги в собственную кассу. А после того как комиссионер был отозван в Охотск, и вовсе стал забираться в карман компании, как в свой собственный. Да и в расчетах с Крестом о себе не забывал. Так и сложился капиталец, который дал бы Иннокентию возможность прожить остатние дни, себе ни в чем не отказывая. Но не напрасно говорят, что счастье — это кусок мяса, который увидела в воде собака, плывущая через реку с куском мяса в зубах. Иннокентий уже почувствовал запах богатства, тот самый, который один позволяет ощутить, что ты — хозяин судьбы.

Не в силах остановиться, уверовав во всемогущество злата, Иннокентий начал допускать промахи. Конечно, никто сам себе не судья. Но как иначе назвать случай с этим желторотым Хлебниковым, сменившим Горновского. Признаться, приказчик, до самого прибытия Кирилла, рассчитывал, что правление учтет положительную рекомендацию, данную Гузнищевскому бывшим комиссионером, и назначит на открытую вакансию его. Что же касается Хлебникова и проведенной им ревизии, то и тут Иннокентий ошибся: никак не ожидал от бесхитростного на вид парня такой прыти и сообразительности. Надеялся до той поры, пока новый комиссионер освоится, все бразды сохранить в своих руках. А значит, и концы незаконных сделок в воду упрятать. Самой серьезной промашкой оказался его последний разговор с Хлебниковым… Затевая его, приказчик рассчитывал: не устоит новичок перед соблазном, денежки и не таких с панталыку сбивали!.. Ан нет, не поддался комиссионер новоиспеченный, не дрогнул. Еще и в драку полез. Теперь, как ни крути, обратного хода ему, Гузнищевскому, нет. Разве что…