Книга Хатшепсут. Дочь Солнца - Элоиза Джарвис Мак-Гроу

— У Первого раба Амона много больше, чем сорок рабов, — прервал его Сенмут. — У тебя бедное воображение, брат Сенмен.

— Если тебе можно пошутить, то и мне тоже, — прорычал тот.

— Но я не шучу. Больше того, я говорю правду. Я стал Главным пророком Монту с последнего сезона тему[44], когда убирали урожай.

Сенмен оторвал взгляд от головы собеседника и почесал подбородок.

— Действительно, ты вновь появился в мире, — неохотно признал он.

— Неужели эта тиара заставляет тебя страдать, мой честный и трудолюбивый брат? Трудно перенести вид такого украшения на самом молодом и никчёмном члене нашего никчёмного семейства, на шалопае, которого ты в последний раз видел одетым в грязные лохмотья на берегу реки. Он вытряс из тебя несколько дебенов[45]для поездки на север, поскольку по пятам за ним гнались стражники.

— Ты всё ещё должен мне пять дебенов, — фыркнул Сенмен. Не успел он договорить, как на стол упало несколько кусков меди. Сенмут негромко рассмеялся.

— Видишь, я готов к встрече с тобой. Я знал, что это будет первая тема, которую мы обсудим, после моего головного убора. Спасибо тебе за деньги. Я также благодарен за то, что ты по-братски наблюдал за мной всё это время и заботился обо мне.

Сенмен смел медь со стола в кушак.

— Ты, кажется, хорошо справился и без моего попечения, — проворчал он. — У меня самого было много трудностей. Аменемхет узнал, что ты, как всегда, устроился неплохо — стал храмовым писцом в Гермонтисе. Я не видел необходимости беспокоиться о тебе.

— Ты не видел необходимости беспокоиться обо мне с тех пор, как мне исполнилось пять лет.

— Нет, это ты не нуждался ни в чьей опеке с пяти лет, последовал ответ. — Я бы даже тогда поостерёгся называть тебя беспомощным невинным младенцем.

Сенмут рассмеялся и крикнул потному толстяку хозяину:

— Ещё вина! Финикового, а не этого кислого виноградного пойла. Убери эти объедки, пока я не заболел от твоей еды, и принеси две чаши, живо!

— Над чем ты смеёшься? — спросил Сенмен.

— Я думаю о грязном сорванце, на которого орал этот самый жирный лавочник и лупил его за то, что он воровал рыбу из его бочки. Сорванец сейчас восседает на лучшем месте у этой свиньи и отдаёт ему распоряжения.

— Он узнал тебя?

— Даже ты меня не узнал, дорогой братец. Я покончил с грязным речным берегом — надеюсь, навсегда. — Он взял кувшин с вином, который принёс хозяин, наполнил до краёв две чаши, попробовал и пренебрежительным жестом отослал толстяка прочь. — А теперь, — сказал он, пододвинув чашу Сенмену и наклонившись к нему, — расскажи мне о родне. Как дела у наших благородных родителей, его зловонного превосходительства Ремоса, господина рыбных прилавков, и Хат-нуфер, воющей гиены, моей матери, созданной богиней Мут[46]по своему образу и подобию?

Сенмен взглянул в его приятно улыбающееся лицо.

— Клянусь грудями Хатор[47]! — воскликнул он. — Брат, рядом с тобой и гранит покажется мягким.

— Ты не ответил на мой вопрос. Наши родители всё ещё живы?

— Мать кое-как живёт, когда стянет медяшку-другую у какого-нибудь растяпы, а обычно клянчит у сыновей. Думаю, она иногда продаёт корзины на рынке. Отец умер два года назад. Его растоптала лошадь вельможи, когда он однажды ночью заснул пьяный посреди улицы перед своей лавчонкой. Его лодку и сети мы продали — этого как раз хватило на похороны.

— А его хлыст? Его вы тоже продали или сохранили, чтобы сечь своих собственных сыновей?

— Хлыста мы не нашли. Скорее всего он его пропил. К тому же у меня нет сыновей.

— А жена есть?

Сенмен мотнул головой и протянул брату пустую чашу. Сенмут налил себе и Сенмену, выпил одним глотком и налил снова.

— А как дела у наших братьев? Я недавно услыхал, что Аменемхет был жрецом на божественной барке Амона.

— Был и есть. Он плавал в Гермонтис по делам храма и всюду о тебе расспрашивал. Па-ири покинул храм, чтобы стать надсмотрщиком за стадами в хозяйстве где-то на севере. Он счёл, что там его ждёт лучшее будущее.

— Па-ири — дурак, — заметил Сенмут. — Для сына бедняка в Египте нигде нет будущего, только в храме. Ты тоже дурак, Сенмен! Квартальный писец, у любого на побегушках. Разве ты не хочешь лучшего?

— Может быть, ты меня научишь, — возразил Сенмен, обиженно уставившись мигающими глазами на тиару. — Ты же сам был писцом, когда я последний раз видел тебя. Умоляю, расскажи мне, как ты достигаешь в жизни высот — если, конечно, об этом можно говорить вслух!

На лице Сенмута показалась довольная ухмылка.

— Мой дорогой Сенмен, разве ты не завидуешь этой шапке? Ты не можешь оторвать от неё глаз, а в твоём голосе, обычно таком вкрадчивом, явственно слышится досада.

— Давай рассказывай, как тебе это удалось. Проходимец, вечно убегающий от стражников, за душой ни медяшки...

— Трудом, братец. Честным трудом и прилежанием. Ещё полезно знать, как зовут любовницу Верховного жреца. И знать саму любовницу, конечно.

— А, любовницу... Тогда понятно. Изысканный кавалер доволокитился до чина.

— Ради Амона, мог же я с ней познакомиться!

Морщины вокруг рта Сенмута стали глубже, когда он наклонился и заговорил, оставив шутливый тон.

— Я очень долго был усердным, можешь поверить! Сначала когда учился искусству писца — у тебя, братец, перед тем, как покинуть Фивы шесть лет назад.

— Ты был плохим учеником!

— Я исправился, это было необходимо. В Гермонтисе я не мог по-другому заработать на кусок хлеба. Затем я нашёл архитектора, которому понадобились мои услуги, и уговорил его взять меня к себе на службу. Я узнал от него много — даже больше, чем хотел. Даже больше, чем смогу забыть. — Сенмут запнулся, взгляд его сделался задумчивым. — Мне было трудно уйти от него, когда случай привёл меня в храм.