Книга С Путиным или без? Что ждет Россию через десять лет - Эдвард Лукас

* * *

Следующий элемент зарождающейся идеологии России — религия в форме морального и духовного правопорядка, который обеспечивается руководством Русской православной церкви (РПЦ). Бывшая прислужницей советского режима, который едва не уничтожил ее в 1930-х гг., в постсоветскую эпоху РПЦ пережила настоящее возрождение, по крайней мере, в количественном отношении. Ее официальная позиция во времена Ельцина часто была неопределенной. Некоторые ведущие ее представители заигрывали с русским национализмом и антисемитизмом. Другие, пользуясь щедрыми налоговыми и юридическими привилегиями, казалось, в большей степени интересовались созданием собственных бизнес-империй по производству, например, минеральной воды или по импорту автомобилей, табака и алкоголя.

Отношение Ельцина к РПЦ было скорее почтительным, чем благоговейным. При Путине ее влияние резко возросло. Искренняя или своекорыстная вера Путина, безусловно, видна окружающим. Он регулярно посещает церковные службы, любит продемонстрировать собеседникам свой нательный крест, который он спас после пожара в собственном доме.

Хотя номинально церковь в стране отделена от государства, привилегированный правовой статус церкви серьезно укрепился. Более того, сторонники светского обучения и ученые весьма обеспокоены привнесением религиозных догм в российские школы и все более страстным противодействием православных иерархов теории эволюции. Родство РПЦ даже с теми органами власти, от которых она в прошлом пострадала больше всего, очевидно. На церкви рядом со штаб-квартирой ФСБ на Лубянке расположена мемориальная доска с благодарностью органам за помощь в ее восстановлении. «Нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены», — эти слова произносит священник, ведущий службу. Некоторые силовики, кажется, искренне верят в то, что они избранны Богом и направляемы им.

В обмен на покровительство государства РПЦ преданно поддерживает Кремль в его попытках разграничить российскую и западную цивилизации. Главным документом церковно-государственного соглашения является декларация, принятая Всемирным русским народным собором — сообществом светских организаций под духовым предводительством Православной церкви. «Декларация прав и достоинства человека» — манифест, преследующий цель противостоять «Всеобщей декларации прав человека» ООН, основополагающему документу, в котором выражены универсальные идеи Запада по этому вопросу. По мнению РПЦ, западное понимание прав человека не дает возможности православным жить в согласии со своей верой. Напротив, такой подход может привести к «неоязыческому» возрождению. Собор особенно возражал против сосредоточения на правах личности, которое заслужило обвинение сразу в моральном релятивизме и пренебрежении интересами других. «Существуют ценности, которые стоят не ниже прав человека, — говорится в декларации. — Это такие ценности, как вера, нравственность, святыни, Отечество».

Вполне логично не согласиться с тем, что права человека полезны как политическая концепция. Но это не аргумент в данном споре: РПЦ и Кремль объединяет не только совместное прошлое в КГБ, но и страстная вера в то, что российская цивилизация основывается на особых ценностях, совершенно не похожих на западные — идея, которая вполне соответствует понятию «суверенной демократии». «Православие, самодержавие, народность» — такая формула была создана в XIX в. графом Сергеем Уваровым как философская основа реакционного и ксенофобского правления Николая I; вызывает беспокойство, что и сейчас, в эпоху кремлевского авторитаризма, она действенна так же, как и при феодализме во времена царской власти. Православные иерархи разделяют и кремлевское антизападничество, настаивая, что зарубежные религии, в частности католики, намерены захватить их паству. Всеволод Чаплин, пресс-секретарь патриарха, недавно заявил: «Когда распался СССР, появилось много людей из Римской Католической Церкви, которые решили — вот он момент, когда можно завоевать эти огромные территории и многочисленное население».

* * *

Таким образом сформировался особый российский подход к политике. Со стороны очевидно, что он основан на ксенофобии, историческом ревизионизме и исключительности. Но как он описывается в России? Это довольно сложно для понимания стороннему наблюдателю, поскольку многим терминам нелегко подобрать эквивалент в английском (а иногда и в любом неславянском) языке. Взять, к примеру, слово «государственник», в одобрительном смысле применяемое к Путину и большинству его единомышленников. Его можно перевести как statist, но это вряд ли передает значение слова. Также не передает его и буквальный перевод — «государственный муж». Государство в западной политической культуре — это слуга народа, и «статист» — это слегка уничижительный термин, намекающий одновременно на безответственный бюрократизм, назойливое вмешательство и недостаток ответственности.

Государственник в России окутан ореолом патриотизма. Государственник заботится о престиже и силе страны; он считается высшим олицетворением общества, культуры, даже цивилизации. Другими словами, российское государство существует не для того, чтобы служить людям, но как замысел или миссия с едва ли не сверхъестественными основами. «Культура — это судьба. Нам Бог велел быть русскими, россиянами», — сказал Владислав Сурков, бывший советник и главный идеолог Кремля. Это отражается в идее Москвы как «Третьего Рима», наследовавшей имперскую, культурную и духовную миссию сначала Древнего Рима, а затем Византийского Константинополя.

Желание Путина возродить господство Кремля в стране и укрепить влияние его за границей не имеет почти или совсем ничего общего с интересами или благосостоянием россиян: их аплодисменты приветствуются, и, по сути, ожидаются, но мотивы главенствуют трансцендентальные, а не практические. Смысл их в том, чтобы укрепить российскую державность — непереводимое слово, которое приблизительно означает «статус великой державы». Это значит, что государство простирает свое влияние и за границу, руководствуясь принципом так называемого «державничества», и на собственную страну.

Последнее включает в себя еще одно ключевое и запутанное понятие — диктатура закона. Часто применяемое Путиным в ранние годы его правления, оно в некоторой степени казалось призывом России стать Rechtsstaat, «правовым государством», где высочайшей властью обладает закон. Подобное присуще свободным странам, в которых законы служат для людей, а не наоборот (избранные представители могут постепенно, имея достаточно мандатов, переписать любой закон и даже конституцию). В России, однако, диктатура закона, как оказалось, означает не подчинение исполнительной власти абстрактным ценностям независимой судебной системы, но беспрепятственное использование президентом и его правительством юридических санкций против своих противников, к примеру адвокатов ответчика.

* * *

Последней фразой в этом кратком политическом глоссарии будет властная вертикаль. Непривычная уху иностранца, она, помимо прочего, подразумевает порядок и стабильность в России: примерным, но далеко не полным аналогом ей может служить английское joined-up government. Но в то время как в западных странах под этим подразумевается целесообразное сотрудничество различных институтов, в России идея немного иная: приказы отдаются сверху вниз. Первоначальным кремлевским идеологическим посылом являлась необходимость России быть сильным централизованным государством. Сам Путин говорит, что это желание находится в ДНК страны. Децентрализацию ельцинских лет он отвергает как анархию, удобную для иностранцев, чьим желанием было раздробить страну на легко управляемые элементы. Идея вертикально интегрированной власти могла бы показаться заурядной, она так или иначе всегда имеет место в хорошо организованной бюрократии. Но в России нет и никогда не было хорошо организованной государственной администрации. Она пронизана не только некомпетентностью, расточительством и ленью, но и фаворитизмом и личными интересами.