Книга Слепой секундант - Дарья Плещеева

— Ну, сукин сын! — закричал, выскочив, Еремей. — Ну, чертово отродье! Андрей Ильич, а ведь мы ворюгу пригрели! — он снял с Фофани тяжелый узел и определил его вес пуда в полтора.

— Это ж он, не иначе, из сундуков повыгреб! — догадался Тимошка, у которого хватило ума не смущать обывателей словом «пистолеты». — Думал, мы поздно вернемся! Ах, ирод!

— Подвиньтесь, баринок мой любезный, — попросил Еремей, желая пристроить узел в возке. — Ну, Бог уберег. А этого проныру я сейчас пинком в гузно выше колокольни запущу!

— Погоди, — это было первое слово, сказанное Андреем за всю дорогу.

— Может, свести его в управу благочиния? — предложил Тимошка.

— Нет.

— А что же?! — Еремей не всегда понимал до конца своего барина, тут же не понимал совершенно.

— Возьмем с собой.

В конце концов Тимошка привез Андрея и украденное добро на постоялый двор в возке, а Еремей привел Фофаню за шиворот, сопровождаемый зеваками и их разнообразными советами. Там Андрей распорядился запереть вора в чулане и опять замолчал.

Еремей был мужик сообразительный. Он знал, о чем думает питомец. Первое — как проститься с невестой, если есть смысл прощаться. Не станешь же ощупывать покойницу? Второе — отчего могли застрелить Катеньку. Ведь кто-то бродил у дома, выжидал; статочно, угар — его рук дело, чтобы отворились окна и можно было с дерева попасть в человека в глубине комнаты. Значит, Катенька сильно кому-то помешала, ведь застрелить человека посреди столицы, в трех шагах от Невского, — это ж какую отчаянную наглость нужно иметь? Далее думали одновременно Еремей и его питомец: ведь Катенька не сидит сиднем дома, выезжает, бывает в гостях, в лавках, ездит на свою мануфактуру на Охту, отчего ж столь сложный и опасный способ?

Но приставать с нежностями Еремей не стал — слишком хорошо он помнил маленького, беленького, болезненного мальчика, которого сам же школил без лишних сантиментов.

— Вот что, дяденька, — вдруг сказал Андрей. — Приведи-ка ты ко мне Акиньшина.

Еремей вздохнул с облегчением — Акиньшина он уважал. Опять же, старший товарищ все то время, что Андрей обретался в мушкетерском полку, провел в столице и мог знать что-то важное. До Измайловского полка Еремей долетел с ветерком — на извозчике.

Не доезжая дома, где квартировал Акиньшин, дядька увидел толпу. Очень ему не понравилась эта толпа, он велел извозчику ждать, соскочил и побежал разбираться.

— Что там, пожар? — спросил он у знакомого солдата.

— Какое там пожар, человека закололи, — отвечал тот.

— Кого?

— Бригадира Акиньшина, царствие ему небесное.

Тут Еремей и речи лишился.

— Прямо в сердце нож вошел-то, — продолжал солдат. — Там теперь господин секунд-майор Ладыженский всех расспрашивает — кто что знал да видел.

Еремей опомнился. Прозвучали в ушах Тимошкины слова: кто-то за домом следит, ходит, в окошки исподтишка заглядывает, а второй за углом прячется и с этим переглядывается…

Мысль о том, что убийцы могут безнаказанно стоять в толпе и слушать разговоры, удержала его от дальнейших расспросов. А знать он хотел многое: где акиньшинский преданный денщик Афанасий, видел ли кто в этом доме Дуняшку, да и куда Акиньшин девку спрятал. Еремей подозревал, что и слежка, и удар кинжалом объяснялись просто: Акиньшин, идя по следу вымогателей, зашел чересчур далеко и стал для них опасен. Но коли так — подлецы могли знать, что он бывал у капитана Соломина в доме подпоручика Беклешова, и запросто увязать меж собой исчезновение Дуняшки, знающей в лицо Машиного соблазнителя, и дружбу Андрея с Акиньшиным. Это было бы совсем некстати.

Поскольку Еремей заведовал всеми соломинскими деньгами, то и знал: денег этих немного, сколько потребует лечение — неведомо, а надо бы где-то спрятаться, во сколько бы ни обошлось убежище. Когда удастся продать турецкое оружие — одному Богу ведомо, а с постоялого двора Семена Моисеева лучше бы убраться поскорее — может статься, Андрея там уже выследили.

* * *

Где взять денег — он додумался сразу. Питомец, правда, не одобрил бы способа, но сейчас было не до его фанаберий.

— К Саморойке! — велел Еремей извозчику, садясь в санки.

Обе тетки Андрея, одна — вдова, другая — старая девица, отличались обыкновенными причудами старых барынь, только в чуть ли не крайнем проявлении, и обе были суеверны. Они сговорились — когда постареют, разом уйдут в Воскресенскую девичью обитель. Но со старостью у них были особые отношения — тетки еще могли на Масленицу, надев черные плащи-капуцины, помчаться в маскарад, чтобы, изрядно поморочив голову молодому кавалеру, вдруг снять перед ним маску. Поэтому уход в обитель все откладывался. Но, чтобы подготовить себя к этому важному шагу, они поселились неподалеку от нее, на речке Саморойке, и всей столице хвалились, какова там тишина и сколь приятны прогулки. Другое дело, что поблизости была слобода Конногвардейского полка, и тетки, когда святость отступала от них, охотно ходили любоваться статными всадниками. Но шесть лет назад стряслась беда — господин неугомонный фаворит, князь Потемкин Таврический, вздумал строить в слободе свой дворец, и настал Саморойке конец — ее стали обращать в два пруда, соединенных меж собой протоками.

Когда-то, попав в дом у Саморойки вместе с маленьким Андрюшенькой, Еремей выдержал истинное сражение с тетками, купившими для юного родственника соболье одеяльце и непременно желавшими кутать ребенка в любое время года. Но он знал, что тетки по-своему любят Андрея и имеют довольно денег, чтобы ему помочь. Достаточно было рассказать им правду…

Еремей застал теток в гостиной — они ждали в гости приятельниц. Главным угощением была новая находка — безрукая баба, шившая пальцами ног. Рядом с этаким сокровищем слепота родственника показалась теткам явлением незначительным. Но дядька объяснил, что на докторов нужны деньги, и тетки расщедрились — дали пятьсот рублей.

По дороге к постоялому двору Еремей сочинял речь. Нужно было растолковать питомцу, почему он пропадая так долго, и Еремей, вспоминая случайно услышанные подробности убийства Акиньшина, выстраивал их в связный рассказ, чтобы возникло впечатление, будто он проболтался в Измайловском полку очень долго.

Андрей, узнав печальную новость, произнес одно-единственное слово:

— Так…

— Надо бы отсюда убираться, — сказал Еремей. — Если за господином Акиньшиным следили, то знали, что он у тебя бывал, Андрей Ильич, и про девку Дуняшку тоже, поди, все знали. Я так думаю, ехать коли не в Москву, так хоть во Псков. Эти сукины сыны ни черта не боятся — прямо в полку ведь господина Акиньшина закололи.

Андрей молчал довольно долго. Дядька ждал разумного ответа, а ответ был «нет!». Еремей понимал — отступление для питомца попросту унизительно. Доводы рассудка сами по себе, а упрямый норов и почти безумное понятие о чести — сами по себе. Значит, нужно дать Андрею время успокоиться.