Книга В плену теней - Мари Кирэйли

В висках стучало; боль была такой сильной, что отдавалась во всем теле. Должно быть, именно это чувствуют люди, страдающие мигренью, подумала Хейли. Она начала шарить в столе в поисках аспирина, и в это время у нее свело живот – она стремглав бросилась в туалет. Хотя она весьма плотно позавтракала, вырвало ее только желчью. Хейли почувствовала такую слабость, что пришлось сесть и сидеть до тех пор, пока силы не вернулись к ней.

Вряд ли эксперимент стоил того, подумала она, вернувшись за компьютер, и вдруг заметила, что файл, в котором было двенадцать страниц, теперь насчитывает семнадцать. Понятия не имея о том, что она там найдет, Хейли вывела текст на экран.

…

Лучше. И все же, думаю, не так легко, как войти в твой сон. В твоем теле, где я чувствую себя желанной гостьей, я двигаюсь. Я вспоминаю. И все же, чтобы пользоваться твоими руками подобным образом, нужно прилагать столько усилий, а я всегда ненавидела эти проклятые машины.

Не бойся моего присутствия, Хейли Мартин. Я уважаю то, что ты делаешь, уважаю твои поиски, твое доверие. Когда закончишь свою работу, делай с ней что захочешь. Я даю тебе на это разрешение – пусть это будет платой за твою помощь.

Не знаю, когда впервые поняла, что значит для моего отца Жаклин. Но когда поняла, поверила в то, что она любит меня так же, как он. Это было нетрудно. Мой отец, Анри де Ну, по своим служебным обязанностям ездил по всему штату и был очень загружен работой. Днем, а также зачастую и по ночам Жаклин, Луи и я оставались одни в большом доме неподалеку от парка Одюбон.

Через пять лет после того, как заболел Луи, мама, воспользовавшись тем редким случаем, что Жаклин болела и лежала в постели, позвала меня к себе. Она попросила меня спуститься в кухню и принести ей флакончик с обезболивающими таблетками, который Жаклин хранила в стенном шкафу. По выражению ее лица я поняла, как она страдала. Хотя мне запрещалось приближаться к аптечке, я выполнила мамину просьбу, принесла ей лекарство и немного сока. Мама поблагодарила меня, но не стала принимать таблетки до тех пор, пока я не легла спать.

Наверное, она до конца боролась за свою жизнь, так, во всяком случае, полагал доктор. Поза, в которой она умерла, свидетельствовала о том, что она хотела дотянуться до звонка и едва не упала при этом с кровати…

Я убила свою мать. Мне было тогда восемь лет.

Папа сказал Жаклин, что мама, должно быть, прятала таблетки, пока не накопила смертельную дозу. Он сказал это в моем присутствии, и я прекрасно поняла, что натворила.

Отец, казалось, был не столько опечален, сколько сердит на маму из-за ее смерти. Он запретил нам упоминать ее имя в его присутствии, хотя по его взгляду я догадывалась, что он слишком часто думает о ней. Он всегда был жестоким, требовательным человеком, но безумно любил ее.

После этого Жаклин продолжала заботиться о нас, как делала это всегда. Луи из капризного малыша превратился в болезненного ребенка. После кори у него развилось осложнение, в результате которого он стал плохо видеть. От яркого света у него начиналась чудовищная головная боль. Подобно нашей матери, он плохо переносил боль, и его жалобы раздражали отца так же, как мои заискивания.

Луи отправляли в постель лечиться от головной боли, простуды или переутомления; он, похоже, страдал от этого постоянно. Жаклин делала что могла с помощью трав и камфоры, но все кончалось тем, что посылали за врачом. Я помогала ей, наполняя металлические корыта горячей водой, растворяя в них соль, нараспев произнося вместе с ней слова заклинаний, призванных излечить и оберечь брата от напастей.

Со временем Жаклин полюбила меня. И я с удивлением поняла, что сама люблю ее и то, чему она меня могла научить.

Как только наша жизнь вошла в колею, Жаклин, чтобы иметь возможность отлучаться, наняла девушку-мулатку, которая сидела с Луи и со мной вечерами, когда отца не было дома.

Поняв, что она не ставит отца в известность о своих отлучках, я решила как-то лечь спать в ее постели, чтобы узнать, когда она вернется.

Уже почти светало, когда она пробралась в комнату. На ней было одно из ее старых платьев, заляпанное грязью, с обтрепанным подолом. Туфли она несла в руке. Они были чистыми, а вот ноги, так же как платье, – испачканы грязью. Все это, а также испуг в ее глазах я заметила в тот момент, когда она обнаружила мое присутствие, потому что до тех пор я лежала, с головой укрывшись одеялом. Приоткрыв глаза, я увидела, как она поспешно выскользнула из комнаты, в следующий момент хлопнула дверь отцовской спальни, и в его ванной зашумел душ. Когда Жаклин вернулась, обернутая огромной банной простыней, неся грязную одежду, связанную в тугой узелок, я сидела на кровати, готовая к разговору.

– Где ты была? – спросила я.

– Ходила в гости, – ответила Жаклин.

– У тебя вся одежда в грязи.

– Машина сломалась по дороге.

– Папа ее починит. – Говоря это, я прекрасно понимала, что она ни за что ему не скажет о поломке. Так же как и я. Если только меня не заставят это сделать. – Или, может быть, он купит тебе новую.

– Я ее уже починила.

Жаклин не знала даже, как сменить колесо.

– Дождя давным-давно не было. Есть только одно место, где ты могла так перепачкаться. Ты ездила в дельту, да? – спросила я. У меня было некоторое представление о том, что там происходит, и эта тайна чрезвычайно меня волновала. Было совершенно понятно, что она лжет насчет машины.

Мне тогда было не больше десяти, но я оказалась права.

– Я не скажу папе ни слова, если ты возьмешь меня с собой.

– Ты еще слишком маленькая.

– А сколько лет было тебе, когда ты попала туда впервые?

– Я – совсем другое дело, – возразила Жаклин.

Много лет спустя она рассказала мне, что именно ощутила в тот момент. Во мне была сила. Она ее почувствовала. Жаклин мечтала обучить меня. Но я была белой и богатой – доч ерью Анри де Ну. Я только что приняла первое причастие, посещала лучшую в городе католическую школу. У монахинь был острый глаз – если бы они что-то заподозрили и сказали отцу, ее жизнь рухнула бы раз и навсегда. В то же время она понимала, что я исполню свою угрозу. Могу поставить себе в заслугу то, что она согласилась на мое требование довольно быстро.

Хейли начала понимать, каким именно ребенком была Линна де Ну. Унылые клетчато-серые юбки и блузки с круглым белым воротником, какие приняты в приходских школах, она носила со вкусом, который никогда не был свойствен самой Хейли. Ее волосы были аккуратно причесаны, она, несомненно, получала отличные отметки, ее поведение было настолько безупречным, что никому из учительниц и в голову не могло прийти, насколько она их презирает.

Хейли ненавидела таких девочек и считала, что у них в душе недостает чего-то весьма существенного. Это было очевидно хотя бы на примере Линны, несмотря на то что она не была стеснена в средствах. Для Линны де Ну ничто на свете не было важно, кроме нее самой. Хейли вернулась к чтению.