Книга Помоги мне тебя оправдать - Людмила Бержанская

— Догадываюсь. Один из трех. Но кто, не знаю.

— Так что же случилось в школе? Не могу вспомнить.

Вера Федоровна решила перейти на другую тему.

— Повтори еще раз, в подробностях, всю летнюю встречу.

Я повторила, упустив только свой последний приход для уточнения адреса кафе.

— Помнишь, в прошлом году я рассказывала о матерях-энергофагах?

— Не помню — соврала я

— У Димы Митина была очень колоритная мама. Крупная красавица, умница, образованная. С совершенно невыносимым характером. Дима, как мог, сопротивлялся ей.

— Ему это удалось?

— В какой-то степени, да.

— В какой?

— Он вырос умным, сильным, самостоятельным, идущим вперед. Правда, не оглядываясь назад.

— Что это значит?

— Понимаешь, когда достигаешь цели, неплохо оглянуться и посмотреть, что оставил.

— А что может быть оставлено?

— Может пепел, может сад, а может пустыня.

— Что оставил он?

— Не знаю. Знаю только, что не сад.

— Так чем же она была плохой матерью?

— Ольга Константиновна Митина всю жизнь проработала в органах Государственной Безопасности.

— Я далека от этих органов. Чем это оказалось чревато?

— Во-первых, она не Митина, а Боярская. Не нужна была ей эта фамилия.

— Но почему она оставила ее Диме?

— Настоял отец.

— Так отец все-таки был?

— Не было.

— Но дети без отцов не рождаются.

— В графе «отец» у него был прочерк.

— А разве так можно?

— Можно, по желанию матери.

— Может быть, у них был гражданский брак?

— Не знаю. Где-то, когда вы учились в 9 или 10 классе, мне понадобились все ваши данные. Я вызвала Митину. Времена уже наступили другие. Люди стали, внутри себя, посвободнее.

— Вы считаете, что наш народ начал становиться свободнее внутри себя?

— Нет. Конечно, нет.

— Ведь, свобода — это, когда твоя личная жизнь, только твоя.

— Леночка, ты, к счастью, не помнишь времен, когда под святым ликом государства, устанавливалось общественное мнение.

— Это я застала. Общественный террор: моральный, материальный и физический.

— Давай вернемся к Диме. Так вот, Ольга Константиновна рассказала мне о том, что ее бывший свекор (очень подчеркивалось — бывший) — священник. А такое родство ей было явно ни к чему. Видимо, любящий муж скрыл эту деталь. Но молодая жена ждала малыша, которого очень хотела. Поэтому, при рождении двойняшек, встал другой вопрос.

— Какой?

— При таком исходе родов, отец настоял на том, чтобы разделить детей.

— А как он мог настоять?

— Он поставил ей условие.

— Какое?

— Никогда его семья ничем не коснется семьи Боярских. Священник жил где-то в Сибири, а сам Митин забрал Костю и уехал в неизвестном направлении.

— Дима ничего не знал об отце?

— Нет.

— А Костя ничего о матери. Значит, все-таки брат.

— Лет 10–12 назад я встречала Ольгу Константиновну. Она была уже на пенсии.

— Неужели, ей не хотелось найти второго сына?

— Хотела. Говорила, что очень хотела. Искала. Но не нашла.

— Фамилия осталась та же и возможности, мне кажется, у этих людей не ограничены.

— Я думаю, что она занялась этим, будучи на пенсии. Но уже были не те связи.

— Значит, Дима так и не знал, что у него есть брат?

— Знал, мама сказала.

— Интересно, он искал его?

— Не знаю, но, мне кажется, что нет.

— Почему?

— А зачем? Совершенно чужой человек. Дима любил создавать проблемы другим, а не себе.

— Вот так, живешь и не знаешь, что тебе еще свалится на голову.

— Но труп свалился давно.

— А информация продолжается.

— Мне кажется, Леночка, что тот, кто убил Диму, еще позвонит.

По последней фразе, я поняла, что больше мы этот разговор продолжать не будем.

XX

Возвращаясь домой, думала: правильно ли поступила? Нужно ли было разговаривать с Верой Федоровной о Митине?

Первое: что может измениться в моей жизни от этой беседы? Ничего. Не тот она человек, чтобы делать достоянием общественности чужие откровения. Второе: изменится ли ее отношение ко мне? Почему? Что я сделала или сказала? Нет, не изменится.

Третье: думаю, что учеников, посещающих ее, становится все меньше. И она, конечно, дорожит этим.

Вот все разложила по полочкам и стало легче.

Но все-таки Вера Федоровна знает много. Помнит и Живого, и Митина, и причину убийства. Я в этом почти не сомневаюсь. Взяла бы и рассказала. Но нет — молчит. Думаю, что не хочет, чтобы информация исходила из ее уст.

Осторожный мы народ. Веками воспитанная осторожность. Лишнего не скажи — хуже будет. Да зачем вспоминать далекие века: 30 лет портретов великого Сосо, с ласковым и предупреждающим взглядом, сделали свое дело.

Какое дело сделали эти портреты? Рассказали кухаркам, что они могут руководить страной. Могут решать человеческие судьбы Но не рассказали им, что и их судьбы будут решаться жестоко, очень жестоко, даже более жестоко, чем кухарки могли вообразить. Им не рассказали, что насилие рождает только насилие и ничего другого. Им рассказали сказку о том, что в стране рабов можно построить общество свободных людей. Им рассказывали это потому, что знали — они поверят. У них забрали Бога, но ни словом не обмолвились о Сатане. Им вкладывали в головы (как и древние саддукеи), что нет бессмертия души, нет загробной жизни. А есть другое, самое главное — светлое будущее, путь к которому тернист, очень тернист, так тернист, что будет усыпан миллионами детских, женских, старческих и мужских трупов. И будут среди них и рабочие, и крестьяне (читай кулаки), и «гнилая» интеллигенция (ученые, писатели, композиторы, художники, учителя, врачи) и священнослужители. Все. Этот великий путь не спасет никого. А пройден он будет для того, чтобы выросли те, которые боятся всего: каждого шага, каждого слова, каждого взгляда.

Сколько же лет, после этих 30, понадобится, чтобы все вернулось на круги своя? Ну, пусть не все. Пусть уйдет хотя бы генетический страх.

Ну, что ж, представится возможность я без вас, Вера Федоровна, узнаю. А, нет, будет, нет. Больше к вам с этими разговорами не приду.