Книга Арарат - Дональд Майкл Томас

Мы с Анной отправляемся в ее каюту, и там, предприняв чудовищное усилие для того, чтобы заменить реальность фантазией, я занимаюсь с нею любовью. В мои руки впиваются то острые ее тазобедренные кости, то лопатки. Она содрогается в оргазме, нежность ее переходит в дремоту и наконец в сон. Когда она начинает дышать глубоко и размеренно, я беру ее за палец и пытаюсь снять кольцо. Но оно сидит слишком плотно, мои осторожные усилия будят ее, и она ошибочно понимает их как призыв к повторению: сонно улыбаясь, она раскидывает свои костлявые ноги.

Засыпаю на несколько часов. Когда просыпаюсь, встаю и брожу по палубе, небо и море свинцового цвета. Воспоминания о дурных снах, о годах молодости, когда я жил с теми, кого любил, – отвратительная встреча с Финном – холодная тяжесть моря и облаков – все это действует на меня очень дурно. Более чем дурно – доводит до ужаса, до кошмара.

На пассажиров, укутавшихся в пальто и шарфы, нахлобучивших шляпы, налетают резкие порывы ветра. Я же задыхаюсь от жары и обливаюсь потом. Глотаю ледяное пиво, но по-прежнему мечтаю разлечься на айсберге, на который кто-то взволнованно указывает, – тот величаво проплывает на горизонте.

Но этот день приносит облегчение – все благодаря замечанию, брошенному вскользь напичканной анаболиками черной метательницей диска, явившейся ко мне, чтобы сделать укол. Я тут же, экспромтом, нахожу решение для задачи с кольцом. Она говорит о своей новой подруге, спортсменке из Турции, которая в отчаянии. Ей предложили стипендию в Техасе, но отказали в выдаче визы – на основании обвинения (несправедливого) в применении допинга. Несмотря на это, она отправилась в плавание, надеясь как-то договориться, дать взятку или расплатиться натурой; однако представитель иммиграционной службы, находящийся на корабле, подтвердил, что она ни в коем случае не будет принята.

Я сказал чернокожей девушке, что могу предложить ее подруге способ решения проблемы. Дело в том, что у меня двойное – советско-американское – гражданство. Мои родители после революции эмигрировали в Новый Свет, но в 1930 году вернулись обратно. Мне было полтора месяца от роду, когда мы плыли домой. Мое первое воспоминание связано то ли с околоплодными водами, бурлящими вокруг меня, то ли с Атлантическим океаном – не знаю точно, с чем именно. Если турчанка и я поженимся, им придется принять ее. А когда она окажется там, говорю я чернокожей девице, мы можем отправиться в Рино, в Мексику или куда-нибудь еще и получить развод. Платы мне не нужно, достаточно возмещения затрат на проезд и проживание.

Кубинка обещает передать мое любезное предложение своей подруге и через пару минут возвращается, чтобы сообщить: оно с благодарностью принято. Я счастлив слышать, что она не мусульманка, – не нужна мне жена, у которой все прикрыто. Представляется бессмысленным медлить с заключением брака, и я спешу к капитану, где улаживаю все дело. Никаких затруднений не возникает.

Анна поначалу сильно расстраивается, когда я сообщаю ей обо всем, но понимает, что это только формальность и продлится не дольше недели. Она считает, что я совершил истинно христианский поступок. Ее слова вызывают у меня улыбку. Говорю ей, что это именно она поступает истинно по-христиански, ведя себя столь благородно, и тут же прошу еще об одной жертве. Странно выглядело бы, если бы она продолжала носить мое кольцо, когда многие пассажиры узнают, что я женюсь на турчанке. Это могло бы даже помешать успеху нашего плана, поскольку офицеры иммиграционной службы приучены к подозрительности. Брак должен выглядеть совершенно законным. Да, Анна это понимает. Она понимает также, почему я беспокоюсь о безопасности кольца и хочу хранить его у себя. Ей не хочется расставаться с залогом нашей любви, но все же она снимает кольцо и отдает его мне.

В знак благодарности я покупаю ей флакон духов в магазине, готовом снабдить пассажиров решительно всем – от тиар до тампонов. Там остается только три обручальных кольца, и я покупаю наименее дорогое. Надеюсь, что повезет и оно придется впору.

Свадебная церемония проводилась в кают-компании. Было это под вечер, близилось время коктейлей. Присутствовали Анна, могучая кубинка и Финн, которого я попросил быть своим дружкой. Облачившись в добротный костюм из ткани в тонкую полоску, он с достоинством исполнял свою роль. Я надел свой единственный костюм, серый и заурядный, сорочку и галстук. На Анне было красное платье, и выглядела она чудесно. Турчанка – статная, смуглая, с ореховыми глазами – надела голубой брючный костюм и сандалии: достаточно привлекательно, но не вполне уместно для свадьбы. Когда мы пожимали друг другу руки, она поблагодарила меня без тени улыбки. Ее брючный костюм и немногословность навели меня на мысль, что она феминистка. Эта турецкая феминистка, щеголяющая в брюках, размышлял я, возможно, менее всех прочих подходит здесь на роль невесты. До меня уже дошла вся ирония того обстоятельства, что я, собирающийся остановиться у американской армянки, прибуду к ней с женой-турчанкой. Но это не имело никакого значения.

Затруднительно, что я не знаю ее по имени. Я часто забываю имена, будучи впервые представлен, а спрашивать позже кажется тупостью. Я надеялся узнать, как ее зовут, во время церемонии, но это трудное имя, и я снова упускаю его. А когда мы расписываемся в журнале регистрации, оказывается, что почерк у нее столь же неразборчив, сколь мой собственный.

Мне приходится отвести Финна в уголок и прошептать:

– Как зовут мою жену?

– Наири, – отвечает он, улыбаясь и обдавая меня гнилостным дыханием. – У армян это древнее царственное имя.

Я слегка обескуражен этой новостью: оказывается, моя жена армянка; хотя, конечно, осознаю, что в Турции все еще проживает небольшое количество армян, точно так же, как немного евреев по-прежнему можно найти в Германии.

Она почти не говорит по-русски, и наша первая попытка поговорить оборачивается плачевной неудачей. Это происходит на приеме с шампанским, на котором очень любезно настоял Финн и, мелькая в своем костюме, очень быстро устроил. Пока девушки пудрят носики (хоть я и сомневаюсь, что нос Наири когда-либо видел пудру), я тихо объясняю старику природу нашей женитьбы.

– Вам следовало сказать мне об этом раньше, – говорит он, – Я мог бы помочь ей въехать, не ввергая вас во все эти хлопоты. Я знаю несколько нужных людей.

Далее он говорит – и это заставляет меня нахмуриться, – что может случиться так, что развестись быстро будет непросто:

– В большинстве стран требуется определенный минимум длительности брака, прежде чем будет дано разрешение на развод. Говорю вам, исходя из собственного горького опыта.

Я смываю эту тень большим количеством шампанского, за которым следует ассорти из напитков покрепче.

Внезапно я чувствую тошноту и едва не задыхаюсь в продымленной комнате – по большей части это, конечно, мой собственный дым. На палубе спустя несколько минут мне становится лучше. Несколько раз обхожу корабль по кругу. Как это славно – быть в одиночестве и вдыхать мягкий и свежий, пропитанный солью воздух. Млечный Путь сегодня выглядит необычайно торжественно. Тишина зачаровывает. Я вспоминаю о своем обещании не влюбляться и не позволять себе впутываться в этом путешествии ни во что такое. Начинаю хихикать – сначала тихонько, но вскоре уже просто кудахтаю: приступ смеха, короткая пауза и новый приступ. И хотя мое положение кажется намного сложнее, этим смехом я его как бы упрощаю. По крайней мере, так я себе говорю.