Книга Лучшее лето в ее жизни - Лея Любомирская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Катиня широко раскрывает глаза и улыбается. Ей нравится, когда о ней говорят. А меня Ана Рита утомляет. И не лень ей изо дня в день рассказывать одну и ту же ерунду.
Нет, думаю я. Если бы мне дали выбрать, я бы определенно предпочла Арлет. По крайней мере, она видела старый дом.
[29]
…ну и вот… я иду и покупаю. Не все, что вижу, конечно, но так… что нравится… Я просто не могу удержаться. Мне кажется, что, если я не куплю сейчас эту кофточку, я… ну, не умру, конечно, но что-то в этом роде.
Изабел на экране не накрашена, волосы забраны в кривоватый хвостик. Руки крупным планом, пальцы с обкусанными ногтями теребят какую-то ниточку.
О господи, думает Изабел в студии, я что, всегда так жалко выгляжу?!
– Сегодня в нашей студии, – доктор Алмейда улыбается залу, улыбается в камеру, потом поворачивается к Изабел и улыбается ей тоже, – Изабел Мартиньш, маниакальная покупательница. Встречайте!
…покупает сразу пять сумок! Или вот, на прошлой неделе купила сто пар колготок. Сто пар одинаковых колготок, клянусь, я глазам не поверил! Зачем, спрашиваю?! Зачем тебе столько, у тебя вон и так целый ящик колготок, ты же их не носишь, лежат нераспакованные, зачем ты покупаешь еще?!
Диогу на экране выглядит очень розовым, как будто только что вышел из душа.
Какой розовый, думает Изабел в студии. Подкрасили они его, что ли?
– Но мы-то с вами понимаем, – задушевно говорит доктор Алмейда и берет Изабел за руку, – что за этим кроется нечто большее, чем простое транжирство. Это, если хотите, крик о помощи. – Он отпускает руку Изабел и улыбается. Изабел пытается незаметно вытереть руку о брюки.
…я не хочу покупать, я нарочно не беру с собой денег или беру ровно столько, сколько может понадобиться – на кофе или на обед, но потом лезу в кошелек, а там кредитная карточка – забыла выложить дома или сама сунула в помрачении…
Изабел на экране вытирает слезы. Крупным планом растянутый рукав старого синего свитера и красный распухший нос.
Сейчас все это закончится, с остервенением думает Изабел в студии, и я пойду в магазин и куплю себе сумочку. Маленькую белую сумочку в синюю полоску. И к ней блузку без рукавов, с отложным воротником. Белую блузку с синим воротником. Или синюю блузку с белым. Или лучше две разные и буду их менять. И белые тряпочные тапочки с синим бантиком. И еще зонтик. С деревянной ручкой. В красную и зеленую клетку. Или нет, трость. Черный зонтик-трость. И черную же сумку с большой пряжкой.
– Мы вернемся в студию после рекламной паузы! – Доктор Алмейда улыбается – вначале в зал, потом в камеру, потом поворачивается к Изабел: – У вас есть двадцать минут, – говорит он дружелюбно. – Если хотите, можете пойти выпить кофе. Только далеко не убегайте, хорошо? И микрофон сами не трогайте, сейчас его звукооператор с вас снимет.
– Я не убегу. – Изабел встает с низенького студийного дивана. – Я только в туалет схожу.
* * *
У девочки за кассой на полосатом халатике висит табличка «Ученик». Девочка очень боится ошибиться, поэтому тщательно сверяет код каждой вещи. Белая сумочка в синюю полоску, белая сумочка в красную полоску, три разноцветных маечки, лак для ногтей, пляжные резиновые тапочки, цветной платок с бахромой – на нем нарисован ухмыляющийся дельфин и написано «Посетите Португалию!», – складной зонтик в красную и зеленую клетку. Девочка медленно и аккуратно складывает все это в большой белый пакет.
– Пожалуйста, скорее, – просит Изабел. – Я опаздываю.
– Конечно, – говорит девочка, двигаясь все так же неторопливо. – Конечно, конечно. Чем вы будете расплачиваться?
* * *
– Вот это сюрприз! – На пороге магазинчика стоит доктор Алмейда с микрофоном в руках, рядом с ним девушка-оператор с камерой на плече, низенькая и плотная, как металлический сейф. За девушкой растерянный Диогу в сером костюме – у Изабел при виде него падает сердце, – какая-то старуха в рыжем парике, болезненного вида юноша в красной бейсболке, две хорошо одетые худощавые дамы неопределенного возраста, полная женщина в слишком коротком для нее платье. Изабел делает шаг назад, чтобы укрыться в магазинчике, но сзади уже стоит девочка с табличкой «Ученик» на полосатом халатике и возбужденно дышит Изабел в затылок.
– Это беспрецедентный случай! – доктор Алмейда чуть не приплясывает от удовольствия, но говорит спокойно и даже слегка печально. – Бес-пре-це-дентный случай! За десять лет существования программы я не видел ничего подобного! Изабел, – мягко произносит он, и Изабел вздрагивает. – Что у вас в пакете?
Девушка-оператор подбирается поближе к Изабел и наводит на нее выпуклый глаз камеры. Изабел, кажется, спрашивает камера, что у вас в пакете? Что у вас в пакете? Что в пакете? Изабел Изабел Изабелизабелизабел чтоувасвпакетевпакетечточточто?!!!
Изабел зажмуривается и прижимает пакет к груди.
– Это розы, – говорит она внезапно. – Это просто розы.
– Чего?! – изумляется доктор Алмейда, но тут же исправляется: – Простите, что вы сказали? Розы?! И вы можете нам их показать?
Изабел глубоко вздыхает и на мгновение задерживает воздух. Потом осторожно выдыхает. Не открывая глаз, она переворачивает пакет и с силой встряхивает.
Розы – огромные, полураспустившиеся, густо-красные – почти бесшумно сыплются на каменный пол.
Граф Диниш Сотомайор потерял битый час, ожидая, когда его юная невеста, барышня Сесилия Маседу, единственная дочь богатого фабриканта Куштодиу Маседу, изволит наконец решить, какой из полудюжины кружевных зонтиков особенно идет к ее новому наряду.
Когда парочка покинула дом, вдовая тетка Сесилии, дона Мария ду Карму, костистая старуха, взятая в дом из христианского милосердия, прошлась по гостиной с веничком из перьев, смахивая с мебели ей одной видимую пыль, и обнаружила под козеткой потерянный графом Динишем час. Час был битый, но годный, поэтому дона Мария ду Карму не стала его выбрасывать, а почистила и подлатала и, не зная, как употребить, подарила на Рождество своей дальней родственнице, доне Филомене де Соуза.
Обругавши про себя дону Марию ду Карму старой скрягой, дона Филомена, еще молодая, но уже почти беззубая женщина, измученная бесконечными беременностями и мужем-пьяницей, спрятала подаренный час в жестянку из-под сухих итальянских бисквитов и забыла о нем. Через несколько месяцев дона Филомена умерла очередными родами, муж-пьяница перебрал на поминках и отправился вслед за нею, а все заботы о доме и младших детях легли на плечи их старшей дочери, шестнадцатилетней Катарины.
