Книга Андерманир штук - Евгений Клюев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да нет, не кролика… Я о человеческом достоинстве третьего лица беспокоюсь.
– А третьего лица-то там и нету никакого! Там только одно лицо и одна морда, причем поганая.
– Вот я и спрашиваю: Вы не замечаете, как эта поганая морда похожа на одно лицо?
– На лицо Антонио Феери?
– Да нет же! На третье лицо…
– Вы все-таки должны мне – увы, увы, увы! – сказать, о каком третьем лице у нас идет речь, – а то я не понимаю, простите.
– Да неважно это, о каком третьем лице! Поганая морда Вашего кролика слишком похожа на лицо одного человека – и Вы знаете, о каком человеке идет речь!
– Убей Бог, не знаю! У меня и знакомых-то с такими погаными мордами нет. А у Вас… есть? Нет, я к тому, что… лично Вам эта поганая морда кроличья кого напоминает?
– Лично мне она никого не напоминает! Я ее и не видел даже. Мне об этом доложили… другие доложили.
– А тем, другим, она кого напоминает?
– Об этом мне другие не докладывали!
– И мне пока не докладывали…
Константинваныч любил такие страшноватенькие игры советского времени, когда шаг вправо, шаг влево – расстрел! И знал ведь, с чем играет… имя Маневича не абы что! Но поиграть – обожал. Правда, ему тоже давным-давно было пора на пенсию…
– Ну, и что же, – откашлявшись от смеха, спросил Антон Петрович, – сам Маневич так ни разу и не прозвучал в контексте? Ни с твоей стороны, ни с его?
– Конечно, нет! – отозвался Константинваныч. – Петров ведь должен был поверить, что мне поганая морда кролика ничье лицо не напоминает, – в противном случае он сам вынуждал себя признаться, что ему поганая морда кролика напоминает лицо Маневича! Тут просто немыслимой тонкости игра велась! Ах, Дима, Дима… и угораздило же его с Маневичем-то – причем ведь клянется-божится, что Маневича в глаза не видел! Бывает же такое
Возьмите рапиру и сделайте несколько замысловатых выпадов, как бы фехтуя с воображаемым противником. Продемонстрировав таким образом, что рапира настоящая, передайте ее ассистенту, а когда тот, приняв рапиру, направится в сторону, окликните его и жестами предложите повторить только что сделанные вами выпады. На этот раз при первом же взмахе рапирой на самом конце ее появится платок. Возьмите его и, вытерев пот со лба, спрячьте в карман. Теперь можно и раскланяться.
Комментарий
Для этого старинного трюка вам придется изготовить специальную рапиру с пустотелыми клинком и рукояткой. Идеальная длина клинка – 70 см, в сечении он должен иметь вид ромба. Острый наконечник рапиры, высотой 15 мм, изготовьте отдельно и хорошенько подгоните к клинку, предварительно припаяв к острию кольцо диаметром 5 мм и прикрепив к этому кольцу за угол тонкий платок белого цвета. Изнутри в наконечник требуется вделать крючок и крепко привязать к нему тонкую резинку, пропустив ее по всей длине пустотелой рапиры и закрепив второй конец резинки в отверстии клинка у гарды. Оставшейся частью платок размещается в рукоятке: удерживает его там пропущенный через кольцо металлический стержень. Сдвиньте стержень: кольцо будет освобождено, натянутая резинка сократится – и платок окажется на кончике рапиры.
Атмосфера вокруг «Фокусов, изживших себя» была та еще… Москва не помнила, чтобы она так возбуждалась по поводу всего-то-навсего циркового представления: не театральная же премьера, а цирк… пле-бей-ско-е, по словам Константинваныча, удовольствие! Хоть и не выносил Антон Петрович – на дух, Костя, на дух не выношу! – такого отношения к цирку. Только ведь с Константинваныча взятки, увы, гладки…
Предпремьерная толпа у здания цирка напоминала толпу у Большого театра во время балетных конкурсов – чуть ли и не с той же публикой, кстати… что было уж совсем странно. Антонио Феери удалось поразить в самое сердце именно тех завсегдатаев зрелищных учреждений, в чьих руках находились бразды правления культурными сплетнями. У цирка ошивались холеные геронты с лицами, которые каждый «где-то недавно видел». Непроницаемые для посторонних, лица эти выворачивались наизнанку при встрече с себе подобными: «Николай Пааалыч, дорогооой, вот уж легок на помине! Только вчера у Майки про Вас говорили – что, дескать, не видно Вас нигде… А Вы, оказывается, теперь у нас по части цирка!» Геронтов сопровождали непристойно юные спутники подозрительного вида и пола, молчаливо пожиравшие друг друга глазами. Несколько на редкость неряшливо одетых девиц без возраста, но все как одна с крупными бусами, беспорядочно сновали в нейтральных водах, посылая в разные стороны неприятные улыбки – на случай не ответит ли кто. Никто не отвечал. И уж совсем на периферии жались друг к другу серые представители «свит» – самая прибыльная категория завсегдатаев театрально-зрелищных учреждений, состоявшая из тех, кому близость к тому или иному николай-пааалычу давала привилегию, держа наготове трешку, проскальзывать мимо шапочно знакомой билетерши на любую премьеру в составе цепочки, николай-пааалычем же и замыкаемой. Впрочем, на сей раз «свитам» ничего не гарантировали: предстоявшее культурное событие выходило за рамки влияния даже самого холеного николай-пааалыча.
В общем, резонанс обещал быть мощным: гораздо более мощным, чем требовалось для того, чтобы спасти несовершеннолетнего Льва.
«Фокусы, изжившие себя» поставили во второе отделение: ими отделение, собственно, и исчерпывалось. Неудивительно, что к концу первого отделения толпа возле здания цирка не только не поредела, но, наоборот, уплотнилась. Машины продолжали подъезжать: прибывающих в них, со всей очевидностью, только второе отделение и интересовало. Дежуривший у входа наряд милиции, как мог, охлаждал страсти ловцов случайного счастья, но вплоть до самого третьего звонка опасность штурма здания цирка все еще была большой. Милиционеры опасались, что последние сильные мира сего подъедут к цирку на бронетранспортерах.
Впрочем, третий звонок наконец прозвенел. Толпа не расходилась: видимо, побывать даже около того места, где делалась история цирка, было лучше, чем отсиживаться дома. Бульвар притих – милиции больше не требовалось. Две тишины, снаружи и внутри, уравновесили друг друга.
Антонио Феери вышел на арену так, как не выходил никогда: весь в белом. Помнившие черное его облачение насилу узнали иллюзиониста: в белом он казался непривычно легкомысленным.
Иллюзионист был один – один на пустой арене, в будничном электрическом свете: никаких штук и штучек вокруг.
Он не поздоровался – только склонил седую голову в знак приветствия. Публика взялась было хлопать, но кто-то зашикал – неизвестно почему – и овации не произошло.
Постояв со склоненной головой, Антонио Феери резко выпрямился и вдруг стал казаться очень большим – гораздо больше, чем прежде, когда – в черном. Его обступала тишина – огромная напряженная тишина. Начинать программу при такой напряженности зала не было смысла. Он взглянул в направлении кулис, где все еще мялся Бруно. Кивнув шпрехшталмейстеру, Антонио Феери подошел к нему и взял у него из рук микрофон. Надо было что-то сказать публике: все равно что… несколько фраз – любых.
