Книга Дама в палаццо. Умбрийская сказка - Марлена де Блази

Нам еще предстояло узнать, что Убальдини осуждали за безрассудное соглашение с нами. По мнению орвиетцев, Убальдини поступили бы лучше, если бы, подобно всем, унаследовавшим ненужные и слишком дорого обходившиеся палаццо, предоставили бы их летучим мышам и привидениям. Да, летучие мыши и привидения всяко лучше, чем иностранцы.

Когда я вышла замуж за Фернандо, пустившись в свободное плавание по Венеции без вещей и без языка, я остро чувствовала себя чужой. Но даже тогда это чувство не было мне незнакомо. Я ребенком жила среди сторонившегося нас общества и давно пережила эту боль. Еще в молодости инстинкт подсказал мне два пути. Можно быть милой и податливой и за это иногда получать приглашения во внутренний круг, ценой отказа от себя. Или говорить то, что думаю и чувствую, и рисковать остаться отшельницей. Обычно я выбирала второй путь. Я никогда не шла по жизни, добиваясь одобрения и положительной оценки. Никогда не заискивала, чтобы меня любили. Так что, побывав чужой в других местах, я не испугалась оказаться чужой в Венеции. Я твердо решила радоваться жизни. Потому что если я не радуюсь, какая от меня радость? Только тот может давать радость другому, кто сам полон ею. У Фернандо была работа; мне следовало приспосабливаться самостоятельно. Самой обеспечивать себе приятное времяпрепровождение. Пять дней в неделю были моими, чтобы занимать их чем угодно. Выходя знакомиться с моим новым городом, я могла быть болтливой, простодушной, бестактной, слишком ярко красить губы, слишком тихо говорить, неправильно держаться, ломать язык — на свое усмотрение. Я могла решать.

Мне, видите ли, казалось, что самое лучшее в том, чтобы переселиться в чужую страну — это возможность снова стать десятилетней. А может быть, впервые. Все свежо и неизведанно. Учиться говорить, думать и мечтать на чужом языке. Наблюдать, как незнакомцы прихлебывают чай, ломают хлеб, относятся друг к другу. Не просто встретиться и разойтись, не странствовать среди местных жителей, а осваиваться. Я знала, что чувствовать себя в мире как дома — это богатство. То богатство, которого мне хотелось.

И потому я, словно крошки черствого пирога, смахивала усталый снобизм пары старых графинь в неизменном твиде, с вытянутыми сухими физиономиями, увенчанными девичьими бархатными ленточками для волос, ежедневно обедавших у «Гарри» и питавшихся спаржей, водой без газа и собственным злословием. Или заводила друзей в барах при рынке и среди крестьян на Риальто, бывая там каждый день. Так я осваивалась в Венеции.

Но теперь, здесь, в Орвието, я следовала примеру мужа, повинуясь правилам bella figura, словно они мне подходили. Он не замечал, насколько их ткань стесняет меня. Как неуклюже я ковыляю по окраине орвиетского молчания. И шепотков. Я цитировала про себя Рильке. А потом Андре Жида. Я должна научиться видеть в жизни красоту, не касающуюся меня. Общая ноша экспатриантов. Только я, за пять лет в Италии, уже скинула ее. И не могла принять на себя снова. Орвието вынуждал меня платить пошлину за смену страны, словно я только что прибыла из Америки.

О, овриетские торговцы были любезны, придерживали передо мной дверь, когда я выходила из магазина с покупками. Buongiorno, signora. Buona passaggiata. Это потому, что они рады от меня избавиться, думала я. Я — беспутная варварка, они дрожат передо мной, скалятся и склоняют голову набок, заранее готовясь встретиться с невразумительными просьбами. Я болтала свободно, часто грамотнее, чем они, но они все равно не отвечали мне, не обращались ко мне напрямую. Нет, они говорили с Фернандо. И только прощались со мной, причем не без облегчения. И если я, проведя полчаса в лавке керамики, говорила «Grazie, arrivederci» и выходила на пьяццу, не раскрыв кошелька, хозяйка, скрестив руки на подобной альпийским вершинам груди, молча вздергивала подбородок. За покупку меня награждали застывшей улыбкой; если уходила без покупки, улыбка растворялась в кивке и переходила во взгляд, устремленный в точку на четырнадцать сантиметров выше моего левого глаза. За несколько коротких недель мы перешли от вежливости Убальдини и кажущейся доброты Самуэля к этим обескураживающим проявлениям безразличия. Даже Франко чуть сутулился, встречаясь с нами на улице, — деликатно отшивал нас.

Мы внушали друг другу, что это неизбежно при нашем особенном положении, что со временем это пройдет. К тому же, как ни очаровательна жизнь орвиетцев для них самих, такой ли жизни мы желаем для себя? Хватит ли нам этой жизни в узких рамках? Меня утомляла атмосфера «Много шума из ничего», мне недоставало людей, которые тревожатся из-за жары и дождей, думают об оливах и винограде. Я скучала по женщинам, которые ходят за покупками в лохматых домашних тапочках и цветастых передниках, по мужчинам, чьи распухшие от работы ручищи еще минуту назад выкапывали из земли маленькие белые картофелины и несли их на кухню, чтобы зажарить на дровяной плите. Мне не хватало людей, которые работают, чтобы есть, и я сомневалась, смогу ли жить здесь, среди этих избалованных, беспечных больших детей.

Не лучше ли нам подыскать вторую конюшню, развалину, которую мы могли бы устроить по-своему? Не прав ли был Рыжебородый, предлагая нам дом без крыши? Я уже раскаивалась в своем презрении к нему. Может быть, мне недоставало только кухни и голодных людей, собравшихся за столом. Словом, я боялась, что нам, деревенским мышкам, не обжиться в городе, при всех его удобствах. Но ведь мы не для того сюда приехали, чтобы орвиетцы заключали нас в объятия. Для спокойной жизни мы не нуждаемся в их благословении. У нас — свои дела: писать книги, принимать гостей, любить друг друга, жить своей жизнью.

Даже Самуэль, который, как я надеялась, мог бы ввести нас в общество, держался в стороне. Он уже сватал следующих клиентов. А однажды утром он постучался в нашу дверь на Виа Постьерла.

— Планы изменились. Работы в палаццо Убальдини начнутся не раньше сентября. Неожиданные затруднения с предыдущей работой мешают бригаде освободиться раньше. Не стоит беспокоиться: они возместят задержку, удвоив количество рабочих, когда начнется ремонт. Такое случается. Разве вам здесь не удобно? Конечно, вы можете оставаться здесь, пока все не устроится. На несколько лет, если понадобится. Я договорился.

От последних двух фраз я сбежала наверх, в спальню. Понимала, что если останусь еще на минуту рядом с невозмутимым Самуэлем, то укушу его. Почему я не доверилась своей интуиции, не полагаясь на других? Почему скромно и прямо сидела и позволила этому соне-аристократу водить себя за нос? «Можете остаться на несколько лет, я договорился»! Это же издевательство! Продуманная надменная издевка, и почему мы не захотели на свои деньги снять и обставить небольшое помещение, где могли бы жить и работать? Да, вечная мечта о таверне. О таверне с камином и столом на двенадцать мест. И кто захочет жить в бальном зале? В бальном зале без пола? Разве это не символ всей моей жизни? Или это уже — достойное поэтическое возмездие?

Сперва нас использовала Луччи — взяла тройную плату за скаредно отремонтированную конюшню без отопления, а сама прикарманила государственное пособие на достойную реставрацию помещения, которое должно было способствовать развитию в Тоскане туризма и продвижению тосканской культуры. Ха! А теперь то, что мы сумели скопить от авансов за мои книги и доходов с новорожденного бизнеса, досталось еще одной компании аристократов, и я, в сущности, не знаю, не оплатила ли им покупку земли в Коста-Рике. Я успокаивала себя, вспоминая слова Фернандо, сказанные, когда мы обдумывали вариант с палаццо Убальдини.