Книга Среда обитания - Михаил Ахманов

Я выдернул нож, вытер его об одежду убитого, почувствовал гладкость дорогого шелка под ладонью и холод металлического значка. Поднял разрядник, выпалил в потолок. Сверху посыпалась пыль. Фиолетовые молнии разорвали темноту, света хватило на секунды, но больше и не надо – трупы я осматривать привык. А еще – помнить одежды и лица.

Рыжий парень в трико и куртке с разрезными рукавами – тот, сидевший у входа, тот, которого я видел на шмеле… При нем имелся обруч без эмблемы и бляха с лаконичной надписью: «Каир». Не знаю такой корпорации, фирмы или лиги и совершенно не помню, какие у меня с ней счеты! Надо полагать, что никаких. Считывателя с собою нет, личность рыжего не установишь, а обруч, надо полагать, поддельный… Браслеты без клейма мне никогда еще не попадались.

Но все же я забрал значок и обруч. Оставив труп рыжеволосого во мраке у каменной стены, я быстро выбрался из Тоннеля, разбудил шмеля, поднялся в воздух меж засыпающих стволов, мерцавших тусклыми огнями, и полетел домой. Одна-единственная мысль мучила меня: не подослал ли убийцу Борнео, гранд из «Хика-Фруктов»?

Конечно, бывают и случайности, бывают и ошибки, тут ничего не поделаешь. Но я недоверчив и не люблю ошибок, которые касаются моей персоны. Тем более когда мне обещали деньги, да еще не заплатили.

Все-таки пятьсот монет – сумма немалая, а должник всегда наполовину враг.

Глава 5Дакар

Метаморфоза должна быть настолько глубокой и глобальной, чтобы все проблемы, возникшие перед земным обществом, были решены – и, естественно, в пользу западной цивилизации, как наиболее приемлемой модели. Все прочие народы и страны не обладают достаточной научной и технологической мощью, чтобы претендовать на роль лидеров. Их облик, культура и языки должны быть забыты.

«Меморандум» Поля Брессона,

Доктрина Вторая, Пункт Третий

Он лежал рядом с девушкой по имени Эри. Глаза ее были закрыты, светлые волосы рассыпались по изголовью ложа, щеки порозовели. Она спала.

За ночь – хотя считалось ли это время ночью?.. – стена у их постели стала прозрачной, сделавшись окном. Сквозь него он глядел на город. Еще слушал тихое дыхание девушки и плеск воды в фонтанах.

Город потрясал. В нем не было привычных зданий, крыш, деревьев, не было солнца и облаков, улиц с машинами, тротуаров, скверов и даже неба. Вдаль уходили сверкающие, будто отлитые из льда колонны – мощные, широкие, монолитные, соединенные друг с другом паутиной переходов, с повисшими над бездной площадками и яркими огнями, мерцающими там и тут. По временам эти огни вспыхивали, сливаясь в многоцветные полотнища, похожие на радугу или на северное сияние; краски скользили, менялись, складывались в какие-то неясные картины, символы, панно, пейзажи. Это происходило внизу, а выше тянулись над буйством красок и огней хрустальные столбы, подпиравшие верхнюю твердь этого странного мира. Она была блистающей и источавшей свет, однако не являлась небом. Неба не существовало, был потолок. Купол.

Он понимал, что сам находится в таком же здании-колонне, на огромной высоте, в трехстах или больше метрах от земли – точнее, от поверхности, служившей городу опорой. Но колонны уходили еще выше, много выше, до самого купола, смыкаясь с ним в почти необозримых далях. Там что-то кружило и растекалось плавными потоками, словно рой разумных мошек, летевших по делам: может, строить соты в улье, а может, собирать нектар.

«Летательные аппараты», – подумал он, со вздохом оторвавшись от этого зрелища. Потом лег на спину, стараясь не потревожить Эри, закрыл глаза и погрузился в раздумья. Шок, которым сопровождались его перемещение и первые шаги в этом мире, прошел; мысли, ясные и четкие, текли в привычном ритме, и не было в них ни страха, ни изумления, ни боли, а только уверенность, что он припомнит все и непременно со всем разберется. Разберется! Он был любопытен и упрям.

Сейчас он размышлял о языке. Видимо, это знание досталось ему в наследство от Дакара – язык был не чужд, и он владел им как родным. В какой-то мере это было объяснимо – он обнаружил массу русских слов, изменившихся, искаженных или оставшихся прежними; кроме того, имелись слова другого происхождения, наверняка немецкого, английского и, вероятно, из романских языков. В той, первой жизни он знал английский и немецкий хорошо, мог объясниться на французском, и это давало пищу его лингвистическим изысканиям.

«Новый язык, – думал он, – синтез всех известных европейских; возможно, на первых порах искусственный, но развивавшийся столетиями. Или даже тысячи лет, минувших с катастрофы…» В том, что катастрофа была, он не сомневался – какой-то жуткий катаклизм, природный или техногенный, загнавший в подземелья все население планеты, лишивший выжившее человечество если не знаний, то памяти о прошлом. Знания, несомненно, сохранились – чудо-город перед ним был ясным доказательством. Город, и все другие города, дороги-трейны, компьютерные голограммы и отсутствие болезней… Чтобы добиться такого, нужны ресурсы, знания и время. Все это, надо думать, было, и мир, поднявшись из руин, вновь обзавелся городами, транспортом, компьютерами. А также новым языком…

Язык как язык, ничего удивительного, если не считать, что многие слова пропали. Вернее, не слова – понятия… Исчезли обозначения ландшафта – степь, прерия, саванна, горы, скалы; моря, океаны, озера и реки заменило слово «водоем», а пространства, пригодные для передвижения, назывались щелью, полостью или тоннелем. Термины «луг» и «поле» тоже отсутствовали, слово «лес» имело другой смысл, связанный не с множеством деревьев, а с этим городом колонн-стволов, площадок-листьев и переходов-ветвей. Исчезли названия месяцев и дней недели, диких животных и птиц, кое-каких предметов обихода, деталей одежды; ряд будто бы знакомых слов соответствовал новым понятиям, смутным или совсем неясным, обозначавшим не то, к чему он привык. «Видимо, следствие подземной жизни и перемен в технологии и быте, – мелькнула мысль. – Иная среда, не природная, людской искусственный муравейник… Любопытно, сколько здесь народа? Миллион? Пять, десять миллионов?»

На мгновение ему показалось, что он задыхается в этом замкнутом пространстве без неба, солнца, облаков и звезд, но приступ был недолгим. Глубоко втянув воздух, он коснулся обнаженной груди, потом живота: кожа была гладкой, мышцы – сильными, упругими. Молодость, здоровье… То, что не ценишь, пока имеешь, и что не купишь за любые деньги… Может быть, это дается в обмен? За то, что теряешь, перебираясь в чужое тело?

С минуту он прикидывал, был ли обмен справедливым. Пожалуй, нет; он мог еще смириться с мыслью, что выпал из своей эпохи и не вернется в нее никогда, но память о жене и сыне терзала душу раскаленными клещами. Будь они с ним, он, наверно, согласился бы обменяться… Была б его воля, он забрал бы их с собой, обоих или хотя бы жену… Она должна быть с ним… она, не Эри и не та другая девушка, что прячется в хрустальном саркофаге… такая странная…

Любопытство победило боль. Он потихоньку сполз с ложа, собираясь одеться и провести кое-какие изыскания, но Эри зашевелилась, открыла глаза и села, скрестив голые ноги. Воспоминания о минувшей ночи нахлынули на него, заставив покраснеть.