Книга Жизнь без спроса - Саша Канес

– Мы с тобой две «серенькие мышки», – вздохнула мама. – Но ничего! Пусть нет у нас с тобой никаких талантов и красотой мы не блистаем, зато мы есть друг у друга, и это – главное. Ведь именно это – самое главное! Правильно, Анюта моя?

Кивнув головой, я отвернулась и заплакала. Заплакала тихо, чтобы не привлекать к себе внимания. Было очень горько. Вроде бы меня приласкали, а на самом деле будто приговор зачитали и… мордой об зеркало…

Ленка никак не могла понять моей нерешительности.

– Оценки у тебя какие?

– Хорошие… – Вспомнив мамины слова про «серую мышь», я не удержалась и заплакала.

– Ты чего ревешь? Что значит «хорошие»? Четверки, пятерки?

– Пятерки в основном…

– Так чего же ты мелешь, что не сдашь? Дура!

Ленка прервала беседу, и мы пошли на кухню есть мороженое. К мороженому она сварила кофе в медной армянской джезве.

У нас дома кофе варили в большом эмалированном кофейнике, не соблюдая особых правил. Обычно одного кофейника хватало на два дня. Бабушка Рая, когда ее просили, ставила его опять на плиту и опять кипятила.

У Ленки же варка кофе превратилась в целое священнодействие. Она даже сама молола зерна в деревянной ручной кофемолке. Уже на этом этапе по квартире плыл настоящий кофейный аромат, который никогда не исходит от растворимого кофе, да и молотый кофе из магазина пахнет совсем по-другому. Единственным недостатком процесса казалась его продолжительность, но Ленка объяснила, что это как раз важнее всего.

– Наслаждаться мы начинаем еще на процессе помола, – учила она меня. – А потом еще любуемся, как напиток вызревает на медленном огне.

Кроме намолотого кофейного порошка и воды в джезву положили несколько веточек гвоздики, щепотку черного перца и мед. Ленка сказала, что в их семье кофе варят только с медом. Причем разные сорта меда добавляют к аромату напитка разные оттенки. Получалось у нее все так ловко, вкусно и красиво, что я сама собой вышла из постигшего меня уныния.

– Слушай, – вдруг вспомнила Ленка. – А ты школьные фотографии наших мамашек видела?

– Мне как-то не очень нравится слово «мамашки»…

– Хорошо… фотографии матушек наших видела?

– Так… вроде, не очень… нет…

Я даже сама удивилась. У отца был целый школьный альбом, а мамины старые фотографии мне вообще на глаза почти не попадались. Только одну хорошо помню, из детского садика. Маме там года четыре, и она очень худенькая вместе с еще какими-то детьми. Бабушка на заводе работала, помогать ей было некому, и мама с грудничкового возраста находилась в яслях, а потом в саду. Дети на той черно-белой фотографии смотрят не в камеру, а на стол. На столе – гора фруктов в тарелке: виноград, клубника, гранаты… Мама рассказала мне как-то со слезами, что это были муляжи, фотограф возил их с собой по всем детским садам и яслям, специально ставил на стол и фотографировал, чтобы родителям на заводе показывать, как дети их хорошо и полезно питаются. А давали-то по одному яблоку в день. Кормили очень скудно, но про убогое меню велели молчать, чтобы враги не узнали о том, что в Советском Союзе еще не всегда хватает продуктов питания. Мама сама очень расстроилась, что мне про это рассказала. Но потом решила, что все-таки нет худа без добра и эта фотография вместе с ее историей еще ярче иллюстрирует две важнейшие аксиомы нашей жизни: «Невкусной еды не бывает!» и «Тарелка должна оставаться чистой!».

Ленка притащила из родительской комнаты несколько альбомов и огромную выпускную фотографию, никуда не влезавшую. «Интересно, а почему у мамы нет такой огромной выпускной фотографии?» – еще раз подумала я.

Мы установили фото на стол и прислонили к стенке. Моему взору предстали лица незнакомых мне подростков, давно уже превратившихся во вполне взрослых дядь и теть. Вот тетя Ира – мне кажется, что она здесь даже моложе Ленки. А вот и мама… Что она мне несла такое про мышиную серость? Потрясающе красивая девица. Тем более что на выпускное фото она снялась без очков. Если бы не подписанная внизу фамилия, я ее вообще могла не узнать. При невероятной стройности у мамы была роскошная высокая грудь. А лицо казалось не просто ангельски прекрасным: беспомощно-близорукие глаза, не прикрытые, как обычно, очками, создавали впечатление какой-то неземной мечтательности. Мама напомнила мне картину «Отрочество Мадонны» Франсиско де Сурбарана. Если бы я была парнем, то мой выбор непременно пал бы именно на нее.

Изучив ничем не примечательные лица маминых одноклассников, я подняла свой взгляд выше, на фотографии учителей. И тут… Что это? Я увидела знакомое мне лицо. Прямо на меня, широко улыбаясь, глядел отец моего бывшего соседа по парте Олега Точилина – Кирилл Иванович Точилин. А вот и подпись под фотографией – «Точилин К. И., химия».

– Я его знаю! – воскликнула я и ткнула пальцем в юное лицо отца Олега.

– Еще бы! – почему-то с особым ехидством усмехнулась Ленка.

– Почему же химия? Он ведь геолог!

– Ты что, правда ничего не знаешь?

Ленкины глаза буквально сверкали в предвкушении рассказа.

Удивляюсь сама себе: я выслушала странную историю про школьную любовь-морковь моей мамы, и мне даже в голову не пришло усомниться в истинности услышанного, так сильно мне хотелось поверить в то, что моя мама – женщина из плоти и крови, а не бесполое существо, созданное лишь для обеспечения «достойного выживания», собственного и ближайших членов семьи.

Оказывается, моя мама в десятом классе школы умудрилась влюбиться, что называется, по уши. И не в какого-нибудь одноклассника, а в учителя химии. Впрочем, в своей страсти к школьному «химику» она не была одинока.

Кирилл Иванович в молодости был ничуть не хуже, чем в сегодняшние сорок лет, – высокий, веселый, прекрасно играл на гитаре и пел песни известных бардов. За два года до того, как моя мама впервые увидела его, он закончил пединститут. Родом Точилин был из маленького районного центра в Волгоградской области. На геологический факультет МГУ он сразу не поступил – недобрал балл. Возвращаться домой с позором очень не хотелось. Но в МГУ дежурили «покупатели», члены приемных комиссий из тех московских вузов, где ожидался недобор. Гонцам из приемной комиссии педагогического института не пришлось долго уговаривать Кирилла Точилина – и по результатам университетских экзаменов он был зачислен в пединститут по специальности «химия», так как учителей геологии для школы не готовят – нет там такого предмета. Многие курсы у «химиков» и «геологов» совпадают. Многие, но не все, поэтому уже по окончании института молодой учитель поступил все-таки на геофак МГУ на специальное отделение, где учатся те, у кого уже есть высшее образование. Точилин мечтал быть геологом, и он стал им. Так что ничего удивительного в его теперешней работе не было.

В школу, где учились мама и тетя Ира, он попал по распределению вместе со своим другом Шурой Тополевым. Шура (для всех, разумеется, Александр Захарович) впоследствии стал завучем, а теперь и директором знаменитой школы. Именно он превратил захудалое учебное заведение в место, куда стремилась отдать своих детей и внуков вся интеллектуальная элита Москвы. Александр Захарович даже ухитрился временно прописать друга в своей коммуналке, чтобы тот мог жить, работать и учиться в Москве.