Книга Точка - Григорий Ряжский

Я только услыхала, как Дилька заорала не своим голосом, но не от страха, а от ненависти и от гордости и рванула на себе кофту, в какой приехала. Это я уже успела зацепить, так как разомкнула глаза и увидала.

— Мра-а-з-з-зь!!! — выкрикнула она навстречу собакам, но, имея в виду всех их: и псов и мужиков. — Хуй соси, мр-р-ра-аз-з-зь!!! — Хозяин опешил от неожиданности, но собаки пока ещё не въехали в непредсказуемость ситуации и не поняли, что происходит. — Думаешь, я боюсь тебя, ублюдок??? — продолжала орать Зебра, — да срала я на тебя и на волков твоих ебучих, — одним коротким движением она рванула рукава кофты к верху и задрала низ кофты к шее, обнажив разом страшные свои зебры на руках и неровный шов через живот с края по край. — Видал, гадина? Ты это видал, урод? — Это и был как раз момент, когда встали собаки. Встали без хозяйского приказа, замерли перед Дилькой, не доступя тех самых опасных сантиметров, и даже слегка отшарахнулись назад. Зебрина неожиданность была сильней для них, чем не отданный до конца хозяйский приказ, и они растерялись. Парни привстали, где сидели, вытаращили глаза и тоже застыли с оторванными от дивана жопами посредине состояния между сидя и стоя.

Больше Дилька ничего говорить не стала, она подхватила сумочку свою с косметикой и гондонами и, не обращая внимания ни на кого, пошла вон, бросив нам по ходу убытия: — Ушла я. Если чего, на Павлике буду, — и хлопнула дверью.

Хозяин проводил ее глазами, удерживая собак, постоял немного без комментариев и утянул псов войны обратно наверх. Мы продолжали с Нинкой стоять голые и ждать последнего решения после всего, что произошло, своего решения и ихнего. По-правильному было сейчас одеться быстро и свалить под получившийся скандал, списать происшедшее на общие нервы и потерю настроения. Но такое мне было не по нутру, несмотря даже на Зебрино непокорство, включая животных. Нинка, я поняла, ждала, как я решу и что начну предъявлять. И я решила предъявить следующее соображение:

— Извините её, — миролюбиво предложила я, рассчитывая избежать ненужного попадания на 70 баксов, делённых пополам и ещё на два, и развила мысль дальше. — Она была в трансе из-за собак, это ж не она виновна, а они сами, — я выдавила замирительную улыбку, потому что совершенно отрезвела и сознательно попыталась отвести часть вины от хозяев Кривого Арбата, передвинув её в сторону безответных диких зверей.

Кто они были, мужики эти, что нас купили, я вычислить не сумела, хоть и редко такое было со мной, но любая разборка мне не по нутру, и пришлось решать не в пользу начатого Зеброй принципа, а по правилам и без накала ситуации. Хозяин, я тоже поняла, оценил такое достойное предложение, махнул рукой и закрыл вопрос:

— Ладно, хуй с ней, с вашей чокнутой со шрамом. Ушла и ушла, целей будет. Давай, девчонки, выпьем.

Мы выпили ещё и потом сразу ещё. А после всё было нормально, правда, без групповухи уже, почему-то, хотя мы бы не были против — они сами не попросили больше. Мы разошлись по комнатам, потом поменялись и еще поменялись раз — мужики сами определяли свою нужду, и все было, в общем, нормально. Утром даже чай налили нам и сделали глазунью, но мы чай выпили, а глазунью не стали, ушли. Нинка перед уходом наглости набралась и попросила на такси, и они дали, вот так.

Пока домой утром ехали с Арбата, Мойдодыр молчала и я не разговаривала, но знала, что обе мы думаем про одно и то же, и это немного смягчало неутихшее ещё раздражение на Зебру, затеявшую переполох по ерунде. А когда получили от мамки баксы за вчера, то, не сговариваясь, разделили с Нинкой поровну, не отделив Зебрину часть, никак это не обсудив ни с ней, и не поговорив об этом между собой, так как обе считали, что такой раздел заработка был по совести. А загрызли бы нас те собаки со второго этажа или бы благополучно не загрызли — неизвестно ещё, хоть Дилька слово свое и сказала в самый момент главного стресса и террор тем заявлением остановила, и агрессию. Но, с другой точки если посмотреть, то сама же она эти беспорядки и вызвала акцией своей неповиновения совместному отдыху, сама Зебра. Таким вот конкретно макаром и прошел праздник моего возвращения из Бельцов на Павлик, таким вот отмечен был двусмысленным событием.

Если помните, я недавно на мизансцену ссылку сделала, когда тот с Арбата вниз собак своих на нас спускал. Допускаю, что удивила вас некоторым образом, использовав такое замысловатое словечко. Но в том-то и фокус, что все в моей жизни не случайно переплелось, а в виде определенной последовательности выложилось, вроде туго свернутого рулона обоев, например, с которого сорвали бумажную заклейку и пустили катиться под уклон. А после по всякому может произойти, зависит от уклона и качества бумаги: если, например, уклон не загаженный, а бумага крепкая, то можно вполне рулон тот обратно закатать, взять домой и на стену поклеить. Или же, если бумага не порвалась, выдержала, но сильно запачкалась — опять варианты имеются: отмыть, потереть, посушить и в дело. А вот, если бумага изорвалась, то, даже если грязи и не было вовсе по наклонному пути, где раскатывали, то все равно никаким клейстером не перекроешь, хотя и не будет на испорченной бумаге наружных пачканных следов. Такая вот метафора.

И снова к мизансцене обратно и к распечатке рулона, потому что как раз все с этого началось, с уклона и с театральной постановки, хотя и не жалею ни о чем, не зову и не плачу, как сказано поэтом в его поэзии. Но постановка была не в стихах, а в словах. Смысл каждого действия я не точно сейчас уже припоминаю, по прошествии лет: все это тогда же перекрылось получившейся двойной трагедией, и творческого следа на всю жизнь не получилось. Но зато запомнила, что название постановки было «Бокаччо», а писатель, написавший исходное произведение, — Декамерон, итальянец по происхождению. Я иногда, когда попадаю в ресторан с кем-нибудь состоятельным, перед отдыхом — такое тоже по работе случается, когда клиент уже нетрезвым покупает и желает добавить ещё в обществе себе подобных — всегда нахожу в меню «Карпаччо», это блюдо такое мясное, и смеюсь и вспоминаю про спектакль, в котором играла в ДК «Виноградарь» в восьмом классе. И тоже, кстати говоря, блюдо это итальянское и созвучное, как и спектакль наш.

А пьесу саму написал Валерий Лазаревич, дядя Валера Берман, мой отчим и мамин муж. Он в школу нашу приехал после своего развода в Кишиневе преподавать русский язык и литературу. Ему жилье выделили на поселке временное, так как он считался исключительно ценным знатоком предмета и таких учителей раньше в нашей поселковой школе не работало до него. Лет ему 55 было, и он сразу обратил на меня внимание, это еще, когда я в седьмой перешла только, дело было. А после этого он и маме стал знаки внимания оказывать в той же школе, она малышей вела, как всегда. Но начальных малышей тогда было уже всего шестеро на поселке, и мама не была загружена до упора, как другие. А Валерий Лазаревич очень говорил фундаментально, бородку короткую носил, вечно отутюжен был, и пахло от него тоже очень. Сам про себя говорил, что только по недоразумению не стал Дон-Кихотом из Ламанчи по жизни, а сделался учителем по профессии. Очень загадочным был интеллигентом в отличие от других местных. Имел, правда, проблему в виде больного сердца с приступами иногда, всегда клал под язык таблеточку из упаковки, вроде нитротолуола что-то и успокаивался потом через какое-то время.