Книга Сибирская Вандея - Георгий Лосьев

Солдат оживился:

– Может, впрямь, ты, Иннокентий Харлампыч… первый бы, а?… Нащет самообложения и так и дале?… Поддержишь?

– Какой разговор! Да нешто мы не люди? Чо я, не понимаю, чо ли?… – немного подумав, Иннокентий Харлампиевич деловито спросил: – Пяток пудов – ладно ли?…

– А еще пяток не накинешь?…

– Ладно! Только без меня комбед не собирайте. Я к ночи обернусь. Ну, крайне: завтра в обед. Сам знаешь – как Накентий Седых скажет – так и будет. Слушается меня народишко-то…

– Вот именно. Спасибо тебе.

От группы отделился невысокий юноша в серой гимназической шинели и в шапке, перехваченной желтым башлыком. Нервным срывающимся голосом заявил:

– Дорогой товарищ крестьянин! Позвольте и мне сказать вам от имени новониколаевских комсомольцев наше сердечное спасибо! Побольше бы таких сознательных товарищей!

– Да что ты, парень?! – удивился Седых. – За што ж тут возблагодарение? Все под богом живем, а господь-то чо сказал? «Отдай рубашку ближнему своему…» Вы уж меня, старика, простите – я человек верующий.

Доха в санках вновь напомнила о себе тихим стоном. Замогильным голосом спросила:

– Ох… скоро поедем-то?… Недужится мне шибко.

– Как скоро, так сейчас! – недовольно-ворчливо ответил Седых, а солдат отвел Иннокентия Харлампиевича в сторону и доверительно зашептал:

– Ты вот чего: лучше перевали реку обратно, да езжай бором. Оно хоть и подале выйдет – зато вернее. Слух такой в городу: есаул Самсонов со своими на тракт вышел с урману… Поопасись, кокнут не за табачну понюшку. Знают, поди, что ты – в сельском активе…

– Так ить баили, что его чоновцы порубали? – испугался Седых: – Неужто ожил?!.

– Порубали, да, видать, не дорубали. Я в Чеке был – там сказывали: клинком по морде пришлось. Ожил, гадюка. С боя-то его поспели вывезти свои… Кака-то сволота выходила на нашу голову. Теперь у его, говорили чекисты, по всей карточке скрозь – рубец агромадный. И всё. А сам – еще здоровше стал, отъелся на зимних хлебах, гад!..

– Свят, свят, свят! – перепугавшийся Седых покрестился двуперстием, наскоро распрощался со встречными и пустил коня крупной рысью.

Обоз тоже тронулся. Комсомолец в гимназической шинели спросил солдата:

– Что это за крестьянин?

– Харлампыч-то? Активист. Партизанил. Уважение по селу большое имеет, за нашу власть крепко держится: какое бывает самообложение, аль разверстка, аль продотряд наедет – Седых первый. Все снесет до тютельки, первый, никогда отказу не было. И других сговаривает – платите, мол. Вполне добровольный, советский. Хороший мужик. Хотел было в партию: приходит однажды к нам в ячейку и спрашивает – а можно, чтобы в партии состоять и верующим?… Вот учудил старик! Кержак. Попов ненавидит, а от божественности кержацкой нипочем не отделается!..

Двое комсомольцев, ехавших на передних санях, рассмеялись…

Иннокентий Харлампиевич не внял благому совету и продолжал ехать не правобережным бором, а тем же зимником, выводящим на пригородный поселок Кривощеково.

Отъехав версты две от места встречи с обозом, Седых остановил коня справить нужду. Спутник тоже вылез из розвальней и потянулся, разминаясь.

– Что это за персона повстречалась? – осведомился человек в дохе.

– Ванюха Новоселов, председатель комячейки. Сказывают – чахоточный, а более всех мутит, стерва!.. Бог смерти не дает.

– Бог-то – бог, да сам не будь плох, – загадочно ответила доха. – Иной раз, борода, и богу нужно подмогу… А ты все же зря винтовку с собой таскаешь. Вдруг обыскали бы эти щенки? Не будь меня с тобой – что тогда?…

– Меня – обыскать? – искренне изумился Седых. – Ни в жисть! Я у них за главного беспартийного дурака хожу! На откупе.

– Накладно, борода, – усмехнулся спутник. – Пудами-то разбрасываться – не ко времени.

– Рупь положишь – два возьмешь…

– Два положишь – хрен возьмешь, – снова усмехаясь, возразила доха…

– А два класть и не следоват… К слову пришлось; ваш-то, с двумя царями – при вас? Губин наказывал – беспременно взять с собой. Иначе, баил, и гуторить не будут…

– Знаю. При мне, борода.

– Ну и ладно… А здорово, Роман Ильич, вы рольку-то правите… Скажи на милость: больной и больной! В точности! Голос до того хворый… Ванюха-то меня упреждаит: слышь, говорит, опасись – Самсонов на тракт вышел… Смехота, ей-богу!.. Надо ж так стретиться!..

Но у спутника благодушие развеялось. Скрипнул зубами:

– Перестань ржать!.. И – вот что: в другой раз, если в такую же воронью стаю залетим, ты мне своей спиной коммунистов не засти! Вылез из саней и стоит, точно столб!.. Прикрыл собой эту сволочь!.. Что мне, сперва твою шнуру дырявить, что ли?… Ты это, борода, учти: всегда становись за коня, если поднимется заваруха – тебя конь прикроет, а у меня твоя дурацкая башка на страшном суде не прибавится…

Седых перепугался.

– Чо вы, Роман Ильич? Неладное говорите: нельзя, нельзя. Этак все дело можно испортить. И Губин наказывал: чтобы никакой, дескать, стрельбы, шумства, грубиянства…

– Плевал я на твоего Губина! Сам знаю, а то… Не посмотрел бы, живым манером наделал дыр в твоем тулупе, за компанию с коммунистами!..

Спутник Иннокентия Харлампиевича, отряхивая снег с ворота, распахнул доху, вынул из рукава кольт, поставив на предохранитель, сунул пистолет за пазуху полушубка-венгерки и, зачерпнув снегу в ладонь, стал натирать лицо.

– Зажило, а все чешется, саднит, черт бы его побрал!

Со лба, через все лицо человека, которого Седых называл Романом Ильичом, протянулся глубокий шрам-рубец от сабельного удара.

Уже вечерело, когда колыванец и Роман Ильич въехали в поселок Кривощеково, немного поколесили по темным улицам и завели подводу в крытый, темный двор небольшой хаты-мазанки в узеньком переулке.

Инструктор Томского ГубОНО демобилизованный военспец гражданин Рагозин, проверявший по долгу службы постановку дела в кривощековской приходской школе, вернулся в свое временное, местное жилье поздно.

Сняв полушубок и красноармейский шлем, спросил хозяйку, худенькую женщину, кутавшуюся в пуховую шаль:

– Какое у нас «меню» сегодня?

Та ответила приглушенно:

– Двое: колыванский мужик, тот бородач из «Союза трудового крестьянства», что приезжал в прошлом месяце… Помните?

– Хитрый дурак!

Женщина приложила палец к губам. Указала на приоткрытую дверь.

– Тише! Они оба – там. Я поместила их в вашей комнате. Свет решили не зажигать.

– Ерунда – лишнее! Напротив – везде и всюду надо мой приезд афишировать, идите и зажгите лампу… А кто второй?

– Прославленный «полководец» из Кожевникова, о котором говорили оба доктора на совещании.