Книга Цветок Америки - Жеральд Мессадье

Рука юноши поднялась к лицу Об. Взяв девушку за подбородок и склонившись над ней, он прижался ртом к ее губам. Она вскрикнула и впилась в его губы ответным поцелуем. Оторваться от него было свыше ее сил: обхватив ладонью затылок Франца Эккарта, она прижимала его к себе, чтобы поцелуй никогда не закончился.

Он стал гладить ее под рубашкой, и она вновь задрожала. Он ощупал ее соски и потеребил их — она едва не закричала. Он положил руку ей между ног — и она едва не лишилась рассудка. Он продолжал ласкать ее, она схватила его член и направила себе в промежность.

После чего закрыла глаза и больше уже ничего не видела.

Буря сотрясла ее тело, пронзенное, пылающее, жадно пожираемое. Все сместилось: вульва на месте сердца, колени на месте плеч, рот обрел двойника.

Время дробилось. Звезды взорвались, обратившись в горячую лаву. Изрешеченная метеорами луна вспыхнула и исчезла с небосклона.

Она в ужасе открыла глаза. И прижалась к Францу Эккарту. Он стиснул ее в объятиях.

Чуть позже все началось снова. Этот юноша творил ее. Вдыхал в нее новую душу.

Во время двух этих безмолвных соитий они не обменялись ни единым словом.

Лунный свет стал бледнеть.

Она села, как потерпевший кораблекрушение, которого выбросило на сушу. У нее было странное чувство: она отдалась не мужчине, а какому-то огромному миру.

Вновь сунув ноги в туфли и в последний раз оглянувшись, она открыла дверь, переступила через лиса и вышла.

Утром она не пошла к нему.

Ибо сознавала, что совершила непоправимое: вступила в связь с мужчиной своей крови. Кровосмешение — вот как это называется. За все грехи нужно платить. Какова будет цена этого?

После полудня она услышала голос Франца Эккарта на кухне. Он пришел за хлебом и сыром. Она сидела в соседней комнате, силясь читать стихи. Ее охватила дрожь. Справившись с собой, она подошла к двери в надежде увидеть его. Выходя из кухни, он и в самом деле начал осматриваться. Их взгляды встретились. Он улыбнулся ей и ушел.

Чуть позже она, не удержавшись, все-таки пошла в павильон.

Он встретил ее лаской: погладил по лицу. Она была ошеломлена. Неужели он безнравственный человек?

— Нет, причин терзаться, — спокойно сказал он, — мы с тобой не кровные родственники.

Она онемела. Он пояснил:

— Я не сын Франсуа.

Внезапно лишившись сил, она села.

— Я сын одного мага, с которым моя мать познакомилась в Анжере.

Она вдруг ясно осознала, сколь не похожи друг на друга Франц Эккарт и Жак Адальберт. Она сглотнула слюну.

— Франсуа знает? — спросила она, наконец.

— Думаю, подозревает. А вот Жанна знает.

Ей понадобилось время, чтобы свыкнуться с этой мыслью.

— Сын мага? — растерянно спросила она.

— Не знаю, каким, словом можно назвать его. Он повелевает животными. Читает в сердцах людей. Понимает голоса духов.

Ужасающие способности. Она отвергла мысль узнать о них больше.

— Это он передал тебе свою мудрость?

— Естественно, нет, ведь не он меня воспитывал. Кроме того, он немой.

— Когда ты узнал, что он твой отец?

— Примерно два года назад, когда я научился составлять точные гороскопы.

— Это можно прочесть по звездам?

— Если умеешь читать, — с улыбкой ответил он.

— А отца своего ты когда-нибудь видел?

— Вчера.

— Только вчера?

— Он нашел меня, когда узнал о смерти моей матери. Ночью ему было видение: она явилась ему, когда он спал.

У нее побежали по спине мурашки. Какая странная семья!

— Я поселил его у одного моего друга, недалеко отсюда. Она не знала, что у него есть друзья.

— Одинокий монах, — объяснил он, словно угадав не заданный ею вслух вопрос. — Дитер Либратор. Сегодня вечером он навестит меня.

Он оперся обеими руками о спинку ее стула. Она повернулась, взяла его ладонь и прижала к своей щеке.

— Ты меня сотворил, — сказала она.

— Мы творим себя беспрестанно, — произнес он.

— Это любовь.

— Не называй чувства словами, — отозвался он, — ты подрезаешь им крылья.

Эти слова озадачили и огорчили ее.

— Назвать любовь любовью, значит подрезать ей крылья?

— Да, потому что тогда она не больше чем обыкновенное влечение двух существ друг к другу.

— А что же она для тебя?

— Нечто гораздо большее, — ответил он с мгновенной улыбкой.

Она поразилась перламутровой белизне его зубов.

— Франц Эккарт! — вскричала она. — Скажи мне!

— Я не живу среди людей, Об. По крайней мере, не только среди них.

— Где же?

Он сделал неопределенный жест. Она вглядывалась в его карие глаза: прозрачная вода под черным небом.

Но в эту ночь он зажег в ней звезды. Она вознеслась на небо и породила Млечный Путь. В руках он держал планеты. Они оба вращались над облаками.

Они ничего не говорили, но мир был пронизан бесконечными звуками. Она ушла безмолвно, без единого слова, и трава ласкала ее босые ноги.

Франц Эккарт был первым мужчиной ее жизни. Она могла существовать только вместе с ним. Как теперь выйти замуж за Карла фон Дитрихштайна?

В конце августа она ждала месячные. Напрасно. Она никому ни слова не сказала. А мать была в Страсбурге! Она изнывала от страха.

Однажды утром он сказал ей:

— Сегодня ночью мы с тобой не увидимся.

— Почему?

— Я буду работать с Дитером и моим отцом. Что за работа? Ночью?

Она не стала задавать вопросов, но любопытство разбирало ее все сильнее по мере того, как день клонился к вечеру. Он был для нее как дурман. Она не представляла себе ночи без рук Франца Эккарта, скользящих по ее телу, словно покрывало, без своих рук на теле Франца Эккарта, срывающих все покровы, чтобы добраться до сердца.

Когда настала ночь, она вышла из дома под черное небо. Вгляделась в павильон издали и увидела слабый проблеск света в окне. Какая же тайна рождалась при этой свече?

Она двинулась вперед по тропинке, которую протоптали ее ноги за столько ночей. Сердце ее билось так, что могло разорваться. Она совершала ошибку, поддаваясь любопытству.

Но красноватый свет за промасленной бумагой притягивал ее с неудержимой силой. А вдруг Франц Эккарт принимает другую женщину?

В двадцати шагах от павильона она замерла. Ночь была теплая, но от дыхания ее будто шел пар, застывая в воздухе и образуя какие-то неясные формы. Внезапно пар словно сгустился. Об огляделась вокруг. Нет, это не дыхание ее сгустилось, это был туман — очень легкий и поразительно белый.