Книга Кентавр VS Сатир - Андрей Дитцель

Главное достоинство Нэнни в том, что он задаёт вопросы, не рассчитывая на какой-либо ответ. Он лишь иногда дразнится или передразнивает, например, мягкий гамбургский звук «х» — Хамбурхь, Лемберхь. Можно просто молчать и слушать его болтовню. Так и пройдет пара лет, пока Якоб будет раздумывать о своём призвании, находить и ниспровергать идеалы, снимать из окна своей комнаты хронику бесконечных гамбургских дождей.

Когда он поступит на отделение режиссуры, однокурсники будут долго считать, что Нэнни и есть его друг, — как говорится, друг с определенным артиклем. Почему бы и нет, если они всегда вместе, — взлохмаченный седовласый Нэнни в массивных очках, иногда с тростью, и Якоб — эстетствующий, скрытный, если верить слухам, циник.

Но, конечно, это ерунда. Потому что на самом деле Якоб с недавних пор встречается с русским Серёжей. Вначале была встреча по следам чата, date, прогулка и разговор. Когда они сидели в уютном домашнем полумраке и Якоб положил ему на колени свою руку, русский отодвинулся. Это было что-то неожиданное и новое.

На второй встрече русский завязал Якобу глаза и куда-то повел его через оживленные городские кварталы. «Стоит ли так доверять незнакомым?» — спрашивая себя, Якоб запнулся и едва не упал. Вход в здание, лестницы и переходы. Наконец повязка медленно сползает. Вокруг — мягкий свет и сепия. Фотовыставка рассказывала о жизни слепых чистильщиков обуви.

— Мама, он ищет квартиру, но пока ему приходится жить у своего бывшего парня. А у нас достаточно места…

— Конечно, пригласи его к нам. Если вы не будете ещё громче заниматься сексом…

Якоб фыркает и начинает генеральную уборку.

Серёже как-то неловко, он пока не может представить себе ничего подобного. А Якобу кажется, что вот, нашёлся правильный человек, чего же ещё ждать? Якоб садится за клавиши и начинает играть.

Strangers in the night, exchanging glances,

wondering in the night what were the chances…

Иногда кажется, что этот русский, приходя в гости, легче и охотнее общается с родителями. Вот они распивают с отцом бутылку красного — Якоб верен принципам и почти не прикасается к вину — и спорят о тоталитаризме и демократии… Скорее, скорее забрать его в свою комнату, для себя одного, отключить телефон, Интернет, закрыть окно, оставить его на всю ночь.

— Яша, ты торопишься присвоить меня, — говорит Серёжа в один прекрасный день. — Я лишь недавно расстался со своим экс-другом и пока не готов к новым серьёзным отношениям.

Якоб согласен на отношения несерьёзные, но скоро, очень скоро его терпение иссякнет. Где он, оседлый и предсказуемый человек, с которым можно строить общие планы на жизнь?

Через год Якоб переедет в один из соседних домов к дирижёру средней руки. Когда над Эппендорфом, над югендстилем парадных и крыш, над белыми и розовыми каштанами прекращается дождь и ненадолго показывается солнце, на их балконе можно разглядеть много цветов. Якоб и дирижёр часто ужинают в ресторане на другой стороне улицы. Раз в год они едут отдыхать на море. Уверен, что Якоб аккуратно отвечает на письма, оплачивает счета и по субботам выезжает за покупками. Счастье состоялось.

Вскоре он получит место помощника режиссера в театре и будет особенно охотно работать с русской классикой. Вполне в духе времени Якоб Лемберг выводит Андрея Прозорова латентным гомосексуалом и намекает на проблемы трёх сестёр с наркотиками. Вечерняя газета называет его в рецензии знатоком русской души.

Как известно, все истории заканчиваются в момент пира и свадебки, потому что счастливые семьи — неблагодарный материал для повествователя. И в этой тоже можно было бы поставить точку, если бы не одно досадное происшествие. Ресторан гамбургской кухни на другой стороне улицы, где подавали нежных креветок, угря и, разумеется, немало достойных мясных блюд, разорился.

Новое заведение в этих же стенах открыли сербы — но кто будет ходить ужинать к военным преступникам? Ещё через пару месяцев помещение выкупила турецкая семья. Теперь там продают донер-кебабы и вверх, к белым балконам, увитым розами и плющом, иногда поднимается запах лука и горелого жира.

Но это, по большому счету, мелочь, смотреть на которую нужно философски-снисходительно. Через улицу есть ещё один неплохой ресторан. Итальянский. Счастье никуда не денется.

Счастье продолжается.

Проблема познания

Говорят, что Гоша всегда учился в нашей школьной параллели, но я почему-то заметил его только за год до выпуска, когда классы в очередной раз перетряхнули. Может быть, потому, что такие гладкие и правильные мальчики совсем не бросаются в глаза. Он всегда ходил в одном и том же сером вытянутом свитере, отвечал тихо, а на переменах и вовсе куда-то исчезал. Гошу даже гопы не трогали. Но зато стоило ему появиться на улице со мной или с кем-то из наших общих приятелей — агрессия всего мира вдруг концентрировалась на сопровождающем лице. Гошу физическое насилие неизменно миновало… А вот мои выбитые передние — дань нашей недолгой философической дружбе. Защитник слабых…

«Каждая опасность даёт также преимущество. Центр гортани приносит синтез. Так меч закаляется в огне. Конечно, каждое пламя опасно, но тонкость формы восприятия утверждается пламенем…» Мы читали Блаватскую, Клизовского, Андреева, Агни-йогу и прочую хрень. «Далеко от жизни; не понимаю», — жаловался я. «Ты просто стоишь на низкой ступени развития», — упрекал меня Гоша.

Как-то нас вдвоём занесло на одно из таких сборищ одноклассников — с пивом и просмотром порнухи, — которые мы обычно отвергали, разумеется, как занятие, недостойное людей Новой Эпохи. Гоша не отрывался от видика: «Гляди, он вытащил перед тем, как кончить. Чтобы она не забеременела… Учись!»

Дрочили все вместе, прямо на пол. Гоша выпустил самую мощную и длинную струю — и купался в лучах славы. «Да у тебя просто с неделю ничего не было!» — «Нет, я сегодня уже спускал. Это из-за упражнений на кундалинь!» Подтирать пол должен был проигравший в «Монополию».

Начиная с этого вечера интеграция Гоши в жизнь класса зашагала по сравнению с тем, что было, семимильными шагами. Он даже поехал со всеми на культовую среди выпускников школы базу отдыха; должно быть, в силу соседства с населённым пунктом она называлась — и сейчас, наверное, называется — «Девкино». День заезда, лес и река, пьянящий свежий воздух. Конечно, я замечаю стихийное разделение на парочки, косые взгляды, мелочные сценки ревности. Но дела до этого мне почему-то нет. После небольшой выпивки меня настигает сон.

Просыпаюсь на диванчике веранды, Гоша трясёт меня за плечо: «Там… такое сейчас!» — «Ну что тебе?» — «У нас в классе есть половые отношения, я сейчас во втором корпусе видел». — «Ну и что, мы все взрослые люди, дай поспать…»

Так я и не узнал, что мне предлагали посмотреть.

Приближались выпускные экзамены. Гоша сходил с ума от любви к одной из одноклассниц. Но та вдруг стала уделять внимание мне. Внимание заключалось в том, что иногда мне давали подержать пухлую, пахнущую мамиными духами ручку. Конкуренция между двумя титанами мысли 11-го «А» приобретала зримые формы — мы оба шли на медаль. Сокрушительным ударом для меня стало Гошино выпускное сочинение по литературе, — говорят, в истории нашей школы ещё не было написано ничего сопоставимого по гениальности (я же, разумеется, наваял что-то посредственное и серенькое по «Белой гвардии»). Тему, весьма впечатлившую комиссии всех уровней, Гошечка придумал сам. Кажется, формулировка звучала так: «Русская интеллигенция и проблема познания».