Книга Аня с острова Принца Эдуарда - Люси Мод Монтгомери

— «Никогда» означает у тебя, Фил, три дня. Очень любезно было с твоей стороны пригласить меня, да я и сама очень хотела бы когда-нибудь посетить Болинброк. Но в этом году не могу — я должна поехать домой. Ты даже представить не можешь, как всем сердцем я стремлюсь туда.

— Не очень-то весело тебе там будет, — заметила Фил пренебрежительно. — Пройдет, вероятно, пора собраний местных рукодельниц, и все старые сплетницы будут обсуждать тебя и в лицо, и за глаза. Умрешь ты там, крошка, от тоски и одиночества.

— В Авонлее-то? — воскликнула Аня, от души рассмеявшись.

— А вот если бы ты поехала со мной, то провела бы время великолепно. Весь Болинброк сходил бы с ума по тебе, королева Анна, — твои волосы, твое изящество и… все! Ты так не похожа на других. Ты имела бы такой успех… и я тоже погрелась бы в отраженных лучах твоей славы — «не роза, но подле розы». Очень прошу тебя, Аня, поедем все-таки со мной.

— Нарисованная тобой, Фил, картина светского триумфа пленяет воображение, но я противопоставлю ей другую. Я еду к себе — в старый фермерский домик, некогда зеленый, но ныне довольно блеклый, стоящий среди по-зимнему голых яблоневых садов. Неподалеку ручей, а за домиком декабрьский еловый лес, где я слышала струны арф, перебираемые пальцами дождя и ветра. Есть поблизости и пруд, который сейчас, зимой, я увижу серым и задумчивым. А в домике две пожилые женщины: одна высокая и худая, другая маленькая и полная — и двое близнецов: одна — образцовый ребенок, другой — то, что миссис Линд называет «наказанием Господним». Ждет меня там и маленькая комнатка в мезонине, где витает множество старых снов, и большая, пышная, великолепная перовая постель, которая после пансионского матраса кажется верхом роскоши. Как тебе нравится моя картина. Фил?

— Она представляется мне весьма тусклой. — Фил даже поморщилась от отвращения.

— О, я забыла сказать о том, что преображает все это, — сказала Аня мягко. — Там будет любовь, Фил, — преданная, нежная любовь, такая, какой мне никогда и нигде в мире не найти, — любовь, которая ждет меня. Она превращает мою картину в подлинный шедевр — не правда ли? — пусть даже краски и не очень ярки.

Фил, оттолкнув коробку с конфетами, молча встала, подошла к Ане и обняла ее.

— Аня, как я хотела бы быть такой, как ты, — только и ответила она.

Вечером следующего дня Диана встретила Аню на станции в Кармоди, и вдвоем они поехали домой под молчаливыми, усеянными звездами, темными глубинами неба. Свернув с дороги на ведущую к Зеленым Мезонинам тропинку, девочки увидели дом, имевший самый праздничный вид. Свет горел в каждом окне; его отблески прорывали сумрак, и казалось, будто на темном фоне Леса Призраков покачиваются большие огненно-красные цветы. А во дворе пылал яркий, веселый костер, возле которого приплясывали две маленькие фигурки; одна из них издала невероятный вопль, когда бричка свернула под тополя.

— Дэви считает, что это индейский боевой клич, — объяснила Диана. — Он перенял его у батрака, мистера Харрисона, и очень долго практиковался, чтобы иметь возможность приветствовать тебя именно таким образом. Миссис Линд говорит, что этими воплями он все нервы ей издергал — то и дело подкрадывался к ней сзади и издавал этот жуткий крик. И праздничный костер в честь твоего приезда — это тоже его выдумка. Он две недели собирал сухие ветки и приставал к Марилле, чтобы она разрешила полить кучу хвороста керосином, прежде чем поджечь. Судя по запаху, она уступила его просьбам, хотя миссис Линд до последней минуты твердила, что Дэви взорвет себя и всех остальных, если позволить ему подойти к керосину.

К этому моменту Аня уже выскочила из брички, и Дэви в восторге обхватил ее за ноги, и даже Дора уцепилась за ее руку.

— Потрясный костер, правда, Аня? Только погляди, я покажу тебе, как надо мешать в нем кочергой, — видишь, какие искры? Я развел его для тебя, Аня, потому что ужасно рад, что ты приехала домой.

Отворилась дверь, и на фоне света, лившегося из кухни, появилась в виде темного силуэта худая фигура Мариллы. Ей хотелось встретить Аню в полумраке: она отчаянно боялась, что заплачет от радости, — она, суровая, сдержанная Марилла, считавшая неприличным любое внешнее проявление глубокого волнения. А за ней стояла миссис Линд, счастливая, добрая почтенная особа, такая же, как и в давние времена. Любовь, о которой Аня говорила вечером предыдущего дня, ждала ее, чтобы окружить и окутать своей благословенной прелестью и сладостью. Нет, ничто все-таки не могло сравниться со старыми привязанностями, старыми друзьями, старыми Зелеными Мезонинами! Как сияли Анины глаза, когда все сели за накрытый к ужину стол, как пламенели ее щеки, каким серебристо-звонким был смех! И Диана собиралась остаться с ней на всю ночь — совсем как в старые добрые времена! А стол — его украшал парадный, с розовыми бутонами, сервиз Мариллы! Более яркого проявления чувств от Мариллы невозможно было и ожидать.

— Ну, думаю, вы с Дианой всю ночь проговорите, — заметила Марилла насмешливо, когда девочки направились в мезонин. Она всегда бывала немного язвительной, после того как ей случалось обнаружить свои чувства.

— Конечно, — весело согласилась Аня. — Но сначала мне придется пойти и уложить Дэви спать. Он на этом настаивает.

— Еще бы! — сказал Дэви, когда они двоем вошли в маленькую переднюю второго этажа. — Никакого интереса читать молитву, если ты совсем один. Я хочу, чтобы кто-нибудь опять послушал, как я молюсь.

— Ты не один, Дэви, когда читаешь молитву, Бог всегда слушает тебя.

— Но ведь я Его не вижу, — возразил Дэви. — Я хочу помолиться при ком-нибудь, кого можно видеть, но молиться при миссис Линд или Марилле я не буду ни за что!

Однако, даже уже облачившись в серую фланелевую ночную рубашку, Дэви, похоже, не спешил приступать к молитве. Он стоял перед Аней, потирая одной голой ногой другую, и вид у него был очень нерешительный.

— Ну, дорогой, встань на колени, — сказала Аня.

Вместо этого Дэви подошел и спрятал лицо у нее на груди.

— Аня, — произнес он придушенным голосом, — я все равно не могу молиться. Я уже неделю как не могу. Я… я не молился ни вчера, ни позавчера.

— Почему, Дэви? — с участием спросила Аня.

— Ты… ты не разозлишься, если я скажу? — пробормотал он умоляюще.

Аня посадила маленькую фигурку в серой фланели к себе на колени и прижала к своему плечу кудрявую голову Дэви.

— Разве я злюсь когда-нибудь, Дэви, если ты мне в чем-то признаешься?

— Не-е-ет, никогда. Но ты делаешься грустная, а это еще хуже. И ты станешь ужасно грустная, когда я тебе скажу… и тебе, наверное, будет стыдно за меня.

— Ты сделал что-то нехорошее, Дэви, и поэтому не можешь молиться?

— Нет, я ничего плохого не сделал — пока. Но хочу сделать.

— Что же ты хочешь сделать, Дэви?

— Я… я хочу сказать плохое слово, — выпалил Дэви, сделав над собой усилие. — На прошлой неделе я слышал, как его сказал батрак мистера Харрисона, и с тех пор я все время хочу его сказать… даже когда читаю молитву.