Книга Быть драконом - Андрей Стерхов

Он уже почти принял лопатник, когда я врезал ему по почкам.

Без замаха.

Но кастетом.

Прыщавый охнул и, зацепив лоток с ворохом пробковых сабо, упал на колени.

Наслаждения от восстановления справедливости я, честно говоря, в полной мере не получил: от поверженного ворюги омерзительно несло псиной, туфли, которые присмотрела тётка, были пошлого кислотно-канареечного цвета, а динамики музыкального киоска исторгали на всю округу: «Может быть, и я вкуса миндаля, и могу порхать, веками махая». Именно вот это вот они исторгали. Безусловно, мощное откровение, но как-то так нифига не «El Fuego» от Карлоса Сантаны. Ну и какое при таком вот антураже может быть наслаждение?

«В мире людей нет гармонии, — констатировал я, выбираясь из торговой кишки. — Нет, не было и никогда не будет».

Старый колдун Лао Шань, которого я знаю с тех самых пор, как направил меня в Город на охрану Вещи Без Названия наставник вирм Акхт-Зуянц-Гожд, сидел на табурете там, где и всегда, — возле своей перекошенной будки с вывеской «Ремонт обуви». В его облике за те месяцы, пока не видел его, ничего не изменилось. Та же драная ушанка, выцветшая футболка с надписью «СССР-USSR» и номер «Известий» от 24 августа 1956 года.

— Ни хао, прежде рождённый, — поприветствовал я, присаживаясь на свободный табурет.

Мастер ответил, не отрываясь от газеты:

— Ни хао, Держащий Жемчужину Во Рту. — И пригласил: — Падай.

— Уже, — сообщил я.

Он ничего не сказал.

И ещё раз ничего не сказал.

И ещё раз.

Мне ничего не оставалось, как терпеливо дожидаться, пока он дочитает статью до конца.

Эту статью о международной конференции по Суэцкому каналу он перечитывает по тридцать раз на дню вот уже пятьдесят лет подряд, и с этим ничего нельзя поделать: у Лао Шаня тысяча лет позади и тысяча лет впереди, он никуда не спешит, ему просто некуда торопиться, и он не любит, когда его торопят.

Что тут сказать?

Удел колдуна, а равно всякого другого чародея, открывает каждому великолепную возможность сойти с ума по-своему.

То и скажу.

Наконец, он закончил, аккуратно сложил газету, которая была истрёпанна настолько, что шуршала уже не как бумага, а как натуральный шёлк, опустил её на столик и сверху прижал очками. Потом несколько раздражённо, видимо, под впечатлением только что прочитанного, произнёс, глядя на моё правое ухо:

— Все знают, как познавать непознанное, но никто не знает, как познавать известное. Все знают, как отвергать то, что мы считаем дурным, но никто не знает, как отвергать то, что мы считаем добрым. Вот почему в мире воцарилась великая смута. Люди вмешиваются в круговорот времён года, и оттого среди тварей земных не осталось ни одной, которая смогла бы сохранить в целости своё естество. О, в какую смуту ввергли Поднебесный мир любители знания! Вся эта суета сует несёт ему гибель.

«Шема-шема-шема», — энергично потирая моментально покрывшееся инеем ухо, съязвил я. Про себя, конечно. Вслух же оценил его ворчание более дипломатично:

— Когда родился ты, Лао Шань, Поднебесная уже гибла. Когда уйдёшь, Поднебесная всё ещё будет гибнуть.

Этим тема исчерпала себя, и он её сменил:

— Смотрю ты в шляпе, дракон.

— Всегда быть в шляпе — судьба моя, — переврал я Мистера Икса.

— Нужны набойки?

— Ты смотришь в суть, Лао Шань. Я бы даже сказал — в самую тютельку сути.

— Сыграем?

Торопишься, не торопишься — отказываться от такого предложения нельзя. Это не то предложение, от которого можно отказаться. Игра цинь-цзяо — часть церемониала. Церемониал — стержень жизни. Со стержнем жизни не шутят.

Не успел я согласиться, как Лао Шань швырнул на стол восемнадцать покрытых красным лаком деревянных палочек. Затем аккуратно выложил их в ряд, подравнял и объявил:

— Твой ход.

Хитрюга.

Но делать нечего.

— Презренны, а в жизни необходимы: таковы вещи, — произнёс я и откинул одну палочку от правого края.

— Низменны, а нельзя на них не опереться: таковы простые люди, — напомнил он и тоже убрал одну.

Я немного подумал и взял две, не забыв при этом сказать:

— Утомительны, а нельзя ими не заниматься: таковы мирские дела.

Кое-какие шансы у меня ещё имелись.

— Грубы, а нельзя не оповещать о них: таковы законы, — ни на секунду не задумавшись, сказал колдун и убрал одну.

— Далеко отстоит, а нужно держаться за него: таков долг, — медленно, пытаясь просчитать варианты, произнёс я. Затем махнул рукой — чего тут считать, трясти нужно! — и отложил в сторону одну палочку. А потом — ай, ладно! — рискнул и отложил ещё одну.

Видя моё замешательство, колдун усмехнулся и ответил так:

— Разделяют, а должны свиваться в одну нить: таковы ритуалы.

И уверенным движением убрал две штуки.

— Всегда рядом с тобой, а должна быть распространена на всех: такова справедливость, — быстро, не желая больше быть объектом насмешки, отложил я одну.

Он убрал сразу три:

— Пребывают внутри, а нужно к ним стремиться: таковы жизненные свойства.

Крышка. Теперь сколько бы я палочек — одну, две или три — не взял, всё равно победит китаец. Хитрый старый китаец. Колдун чёртов.

Но что тут поделать? Хочешь, не хочешь, надо доигрывать. Хотя бы для сохранения собственного лица. Да и уважать соперника нужно при любых раскладах.

— Едино, а не может не изменяться — таков Путь, — не выдавая голосом разочарования, произнёс я и откатил на край стола одну. Так резко, что она чуть не упала на землю.

И тут Лао Шань разразился победной тирадой:

— Обладает духовной силой, а не может не действовать: таково Небо. Поэтому мудрый созерцает Небо, а помощи не предлагает. Постигает в себе жизненные свойства, а ничем не связан. Исходит из Пути, а не строит планов. Безошибочно исполняет долг, но не взирает на примеры. В совершенстве владеет ритуалом, но не признает запретов.

И с торжествующим видом отложил в сторону три палочки.

Последняя осталась за мной.

Я проиграл.

Опять.

Колдун потирая руки, в который уже раз посоветовал мне купить самоучитель игры в цинь-цзяо для «чайников», после чего радостно захихикал.

«Чем бы колдун Лао Шань не тешился, лишь бы Огненную Жабу с цепи не спускал», — подумал я в ту секунду.

Однажды, кстати, спустил. В 1876 году. Люди тогда в Городе настолько озверели, что друг на друга по любому поводу кидаться стали. Колдун терпел-терпел, да не вытерпел — вправил им мозги, позволил Жабе прогуляться. Две трети домов сгорело за ночь в невиданном пожаре. Фух — и, как и не было. Зато народ сразу в чувство пришёл. Общая беда она сплачивает.