Книга Семья Эглетьер. Книга 3. Крушение - Анри Труайя

Задаче по алгебре не было видно конца, но Жан-Марк не хотел признаваться в своем невежестве. Двигаясь от уравнения к уравнению, он, обессилев, все-таки решил ее. Жильбер вздохнул:

— Вот уж не думал, что у нас что-нибудь получится, — признался он.

Было поздно, Жан-Марк встал, собираясь уходить.

— Я бы хотел дать вам «Озарения», — предложил Жильбер. — Прочтите, вы увидите…

— А вы прочтите «Поэтическое искусство» вашего друга Буало, — язвительно улыбнувшись, сказал Жан-Марк и тут же об этом пожалел.

Он ничего не мог с собой поделать: юноша одновременно и раздражал, и занимал его. Взяв протянутую ему книжку в зеленой кожаной обложке, Жан-Марк опустил ее в карман пиджака. В обратном порядке последовали коридор, картины, вестибюль, колонны из порфира с резными алебастровыми капителями и гобелены с блекло-розовыми мифологическими персонажами среди орнамента из синеватых листьев.

Стоя поздним вечером на тротуаре бульвара Мориса Барреса[7], Жан-Марк испытывал странное ощущение, словно он только что вынырнул на поверхность после длительного погружения в прошлое. Последние слова его ученика еще звучали у него в ушах. Жильбер говорил и думал совсем не так, как его ровесники. Он казался выходцем из довоенного времени. Кто знает, может, это влияние родителей его отца? Обращение на «вы», любовь к чтению, потрясающий комфорт, отсутствие друзей… Жильбер был несколько старомоден и в своем наивном энтузиазме, и в своей вежливости.

Брошюрка оттягивала Жан-Марку карман пиджака. При каждом шаге она острым углом больно впивалась ему в ногу. Подняв воротник пальто, Жан-Марк углубился в холодный сырой сумрак, в котором слабым светом мерцали точки уличных фонарей. Слева возвышались отвесные утесы богатых домов, справа простирался темный хаос Булонского леса, пахнущего прелой листвой. Вся эта часть Нёйи[8]надежно покоилась на солидных банковских счетах. Но имел ли Жан-Марк право возмущаться подобным положением вещей? Он, чей отец… «Да нет у меня отца!» — вдруг с горечью подумал он. В глубине души Жан-Марк признавался себе, что пытается оправдать свою нынешнюю убогую жизнь высокими идеалами, прекрасно понимая, что его бедственное положение — не что иное, как случайность. Если бы у него появилась возможность вернуться в семью, с какой радостью он бы это сделал! Ведь материальное благополучие — тот же наркотик. Человек, хоть раз испытавший на себе его действие, уже не может от него отказаться. А если и сможет, то лишь путем мучительной ломки. В свое время Жан-Марк решил, что сумеет переломить себя, и вот теперь он медленно изнемогает.

От затхлого запаха, стоявшего в вагоне метро, Жан-Марка замутило. Его окружали усталые люди в поношенной одежде. Как можно любить нищету? Пока он мучается, зажатый среди этих неимущих работяг, Жильбер небрежно листает книги по искусству, скользит взглядом по рисунку Матисса и акварели Дюфи. Время от времени поезд останавливался в недрах пещер, кафельные стены которых пестрели рекламными щитами, и толпы пассажиров штурмовали двери вагонов. Нет, на земле все-таки слишком много людей!

Вернувшись к себе, Жан-Марк сразу ощутил царящий в помещении холод. Как обычно, трубы отопления, идущие из нижней квартиры вдоль внутренней стены, мгновенно остужали его комнату. Жан-Марк приложил ладонь к перегородке и почувствовал, что она ледяная. Без сомнения, соседи, уходя из дома, перекрыли отопление. Жан-Марк включил электрический обогреватель. При существующих ценах на электричество он мог позволить себе не больше пятнадцати минут счастья. Закутавшись в домашний халат, повязав шейный платок и укрыв колени одеялом, Жан-Марк сел за стол. Его ужин состоял из сардины и остатков грюйера. Он мог бы ходить в университетскую столовую, но все еще предпочитал скудную домашнюю пищу казенному меню общепита. Проглотив последний кусочек сыра, Жан-Марк придвинул к себе конспекты и учебники по гражданскому праву. Надо было подготовиться к практическим занятиям, назначенным на следующее утро. Каждая оценка, выставленная на четвертом курсе, может быть принята во внимание, когда комиссия будет обсуждать балл на выпускном экзамене. От серого, плохо отпечатанного текста лекций у Жан-Марка быстро устали глаза. Он вынул из кармана пиджака зеленую кожаную книжицу и машинально раскрыл ее.

Короткие, пронзительные фразы. Повсюду на полях страницы были разбросаны карандашные пометки. «Я соединил колокола всех колоколен, протянул гирлянды от окна к окну, связал золотыми цепочками звезды и стал танцевать». Почему Жильбер подчеркнул именно эту фразу Рембо? Может, он и сам испытал в этот момент то же ощущение радости, удивительной воздушной легкости? Размышляя о нем, Жан-Марк почему-то вспоминал то дрессированную цирковую собачку, то бенгальский огонь с его непредсказуемыми вспышками, пожирающий свою же проволочку. Честно признаться, он был доволен проведенным днем. Ему хотелось верить, что сегодня он совершил нечто более значительное, чем просто дал урок. Он помог другому. Есть люди, которые, озаряя вашу жизнь своим внутренним светом, позволяют вам поверить в себя.

Жан-Марк вновь вернулся к правам наследования. Открыв главу «Продажа унаследованного имущества», он продолжал думать о библиотеке, где провел часть сегодняшнего дня в компании с Буало, Расином, алгеброй и старомодно вежливым, скрытным, тщеславным подростком, насквозь пропитанным комфортом и литературой. Поэзия и юриспруденция слились в голове Жан-Марка в некую адскую смесь. Вот еще одна подчеркнутая Жильбером фраза: «Все — на продажу. Анархию — народным массам, безудержное наслаждение — высшим ценителям, мучительную смерть — верующим и влюбленным!» В свою очередь Жан-Марк подчеркнул у себя в тексте лекции: «В случае если какое-либо лицо, не упомянутое в завещании, имеет равные права с законными наследниками — что может иметь место, когда один из супругов пережил другого, — то это лицо, располагая правом на пожизненное пользование имуществом, должно послать запрос о выделении данной части из общей суммы наследства». И дальше у Рембо: «Продаются корыстные соображения, поразительные по красоте прыжки в пустоту…»

Жан-Марк отодвинул лекции и полностью погрузился в «Озарения». Лишь прочитав книжку до конца, он опять взялся за гражданское право. На душе у него было спокойно, он больше не мерз. Прозанимавшись до двух часов ночи, усталый, довольный и голодный, Жан-Марк лег спать.

V

Даниэль выскочил из дверей клиники, увернулся в последний момент от въезжавшей в ворота больничного сада санитарной машины и, прижимая локти к телу, как спринтер рванул к авеню дю Руль. Там ему удалось с ходу поймать такси. Залезая в машину, он прохрипел:

— Бульвар Сен-Мишель, 44.

— Это, случайно, не лицей Людовика Святого? — спросил шофер.

— Точно, — все еще тяжело дыша, подтвердил Даниэль.

Он посмотрел на часы. Маловероятно, но, если повезет, можно будет успеть к началу контрольной по философии. Еще утром Даниэлю казалось, что он будет вынужден пропустить ее. Вот была бы досада, ведь на этот раз он выучил все от корки до корки. Если темой станет «Намерение и поступок» или «Человек и пространство», у него даже есть надежда обогнать Панонсо, который в ноябре был первым. И все-таки Даниэль ни за что на свете не оставил бы Дани одну, пока все не завершится благополучно.