Книга Обращенные - Дэвид Сосновски

Ее голова поникла, потом она встряхнулась и снова подняла лаза на меня. Пожала плечами.

— Оки-доки.

И встала.

И я тоже встал.

Она посмотрела на меня.

Я посмотрел на нее.

Мы походили на застенчивых новобрачных, которые впервые оказались наедине друг с другом в ночь после свадьбы. Потому что это действительно как первая брачная ночь — когда вампир делает вампиром другого человека, обращает его. Уверен, мы больше похожи на летучих мышей и москитов, чем на птиц и пчел, но питаясь, вампиры увеличивают свою численность. Это очень интимно. Происходит обмен физиологическими жидкостями. Принимается решение, которое изменяет жизнь. И для вампира, который это делает, беспокойство во время этого акта превращается в настоящую проблему.

Если вы вознамерились сделать кого-то вампиром, вы по определению имеете дело с «девственницей» или «девственником». Обычно это помогает, за исключением того случая, когда у вас это тоже в первый раз. И когда вы, можно сказать, стали вампиром в результате несчастного случая, когда у вас не было наставника, который ввел бы вас в курс дела, убийство первый раз начинает представляться вам куда более привлекательной идеей. По крайней мере, убийство, жертва которого не ухмыляется вам, когда вы ее убиваете. Не выпускает дым вам в лицо, не ведет себя так, словно другой убил бы ее гораздо лучше. В итоге я решил оставить за собой возможность выбора и выбрать убийство, если дело обернется чем-нибудь отвратительным… или надо мной посмеются. И у меня сразу точно гора с плеч упала. Что до остального, надо было только начать — когда эти спокойные, принимающие смерть глаза глядят прямо на вас, точно орудия, наведенные на цель. Я начал с того, что коснулся ее лица — не ради того, чтобы ее разогреть. Она слегка вздрогнула: кожа у меня холодновата. Ее глаза вспыхнули кратким, кратчайшим «Nein». Но этого было достаточно. Я зевнул, растягивая пасть, точно удав, собирающийся проглотить кролика. Мои челюсти сомкнулись. Она всхлипнула. Я проводил ее до самой стоянки адских машин и там остановился.

Я разжал челюсти и выпустил клыки. Отстранился. Посмотрел на нее. Она была бледнее прежнего, она казалась почти прозрачной. Самое время, чтобы сделать это. Я помнил поцелуй, который заставил меня кричать во тьму. Я заставил челюсти принять прежнее положение и вытер рот, чтобы на губах не осталось даже следов крови. Потом прокусил себе язык и накрыл ее губы своими, ненамного более холодными. Я позволил своему кровоточащему языку проникнуть в ее губы, в рот. Теперь дело было за ней. Она должна была знать, что делать — точно так же как ребенок знает, что делать с грудью его матери.

Боже пресвятой, еще бы она не знала! Мячики для гольфа и насосы. Песчинки и соломинки для коктейля. Можете придумать любое безвкусное сравнение, чтобы понять, как жадно она сосала! Так, словно от этого зависела ее жизнь. На самом деле, так оно и было.

В какой-то момент я всерьез испугался, что она вырвет мне язык. Ну, или хотя бы порвет ту небольшую складочку кожи, которую называют «уздечкой». Этого не произошло, ничего такого она не сделала. Она действительно проколола несколько лишних отверстий у меня в языке, но они зажили достаточно быстро.

Когда примерно полдела было сделано, началось гудение. Оно началось как стон, затем переросло в гул. М-м-м-м… Совсем как малыш в рекламе «Супов Кэмпбелла». Ее налившиеся силой руки обвились вокруг меня, одна ладонь легла мне на загривок, другая — на талию, подтягивая меня ближе. Меня желали, а я не собирался ничего делать. И тогда началось гудение. М-м-м-м… «Это замечательно — то, чем мы занимаемся», — вот о чем говорил этот гул. Вот что он означал. То, что мы сделали, достаточно хорошо, чтобы об этом петь.

И она пела. А я отвечал.

В конце концов, наши бедра встретились. И когда это произошло, мы немного потерлись друг о друга. Гудение продолжалось. Оно стало громче, потом тише, пошло волнами. Оно продолжалось даже после того, как все закончилось. Это был наш новый, общий язык.

— М-м-м-м, — пром-м-м-мла она.

— М-м-м-м, — ответил я.

Это был первый раз, когда я сделал кого-то вампиром. И мне это понравилось. Мне это очень понравилось.

Мне это настолько понравилось, что я не раз делал это в последующие вечера. Все они были женщинами, все были очаровательны, все были очень благодарны мне, когда все заканчивалось. Непросто было прятать улыбку, которая словно приклеилась к моему лицу.

В конце концов, мне пришлось покинуть городок с его варьете. Я становился известным. Пара глаз, похожих на шарики из черного мрамора, встречалась с парой двухцветных, и их обладательница пыталась объяснить мне по-немецки, что я тот самый парень, о котором ей говорили. Когда в один прекрасный вечер я услышал, как мое имя выкрикивают по всей Strasse — причем с местным акцентом, благодаря чему оно становилось похожим на название французского города — я понял: Марти-Вампиру самое время исчезнуть.

Приблизительно через неделю варьете сгорело. Шоколад испарился. Фарфор был разбит. И все мои маленькие бессмертные вторично познакомились с ее величеством Смертью.

Услышав эту новость, я вздохнул. Если то, что было благом, оборачивается против вас — тогда какое благо можно действительно считать благом? В итоге я решил отказаться от доброжелательности. В конце концов, идет война. Идет война, и это будет продолжаться еще долго, когда эта дурацкая мировая война станет историей.

Исузу ерзает. Она поворачивает свое сонное личико и выдувает пузырик слюны. Он покачивается, венчая нолик ее губ, ловит сияние луны, проникающее через ветровое стекло.

Я нашел ответ. Иногда человек должен просто сделать то, что должен сделать человек.

Я тыкаю его пальцем.

Я оттопыриваю мизинец и тыкаю его. Пузырик лопается. Я улыбаюсь. Цель достигнута, и я могу снова заниматься своим делом — доставкой бесценного груза в свою квартиру. Я чувствую себя куда менее зрелым, и от этого мне гораздо лучше.

И тут вдруг:

— Мама?

Слово еще висит в автомобиле, между нами, и не я произнес его. Когда я снова смотрю на Исузу, ее глаза все еще закрыты. Я забыл, что люди могут делать это — могут разговаривать во сне. Если все, кого вы знаете, спят тогда же, когда и вы, вы начинаете забывать, как выглядите со стороны, когда спите.

Это выглядит очень мило, и я жду еще слов, но больше не раздается ни одного. Вместо этого Исузу снова ворочается. Она борется с чем-то в своем сне. Ее брови сдвинуты, зубки оскалены. Ее губы начинают шевелиться, словно она пережевывает кое-что крошечное. Может быть, семечко. Или вишневую косточку. Кажется, никак не решит, выплюнуть ее или нет. Только ее горлышко продолжает усиленно работать, вверх-вниз, вверх-вниз, пока ей не удается выдавить что-то из уголка глаза. Вот когда я начинаю размышлять о своей маленькой военнопленной, ее маме и своей собственной истории. Вот когда я начинаю думать о том, что же такое мы должны проглотить, когда у нас действительно никакого другого выбора.