Книга Темные самоцветы - Челси Куинн Ярбро

— Я понимаю, Анеля умнее всех нас и считает быстрее. Но вдруг мне что-нибудь не понравится? Как в этом случае быть?

— Тогда обсудите между собой, чего вы хотите, — спокойно предложил Роджер.

— Ладно. — Пожилая женщина взглянула на рослую. — Сначала я ее выслушаю. — Она умолкла, довольная, что вставила в разговор свое слово.

— Это благоразумно, — кивнул Роджер, игнорируя тяжкие вздохи иезуита. Тот, считая, что всякие сделки с женщинами бессмысленны, сокрушенно покачивал головой.

К тому времени, когда уланы с иезуитами добрались до монастыря, сумерки совсем загустели. Всадники выезжали из леса один за одним, пляшущие огоньки фонарей придавали им сходство с призрачными охотниками святого Губерта.[2]Крестьяне, выстроившиеся вдоль улицы, опасливо закрестились, пораженные численностью отряда. Женщин нигде не было видно — те, похоже, попрятались по домам.

— Надо сказать, картина не очень-то обнадеживающая, — сказал граф Зари, заметив в руках встречающих лопаты и вилы.

— Они беспокоятся за своих жен, — уронил Ракоци. — И не без причины. — Кивком головы он указал на худощавого человека в черной рясе и клобуке, стоявшего возле монастырских ворот. — Вот к кому нам следует обратиться. Если не ошибаюсь, этот священнослужитель представляет здесь высшую власть.

— Православный священник не может считаться истинным служителем Господа, — возразил отец Погнер.

— Не советую вам сморозить нечто подобное при московском царе, — сухо сказал Ракоци. — Иезуиты главенствуют отнюдь не везде.

Отец Погнер не снизошел до ответа и поплотней закутался в плащ. Граф Зари меж тем жестом велел всадникам остановиться, и православный пастырь двинулся к ним. Он приближался медленно, вскинув наперсный крест и нараспев читая молитву. Голос его был негромок, но звучен.

— Да дарует Господь вам спокойную ночь, святой отец, — произнес Ракоци, спешившись.

— Желаю того же и вам, чужеземцы, — ответил с достоинством тот, хотя в глазах его ворохнулась тревога.

Ракоци взглянул на насупившихся крестьян.

— Сожалею, что мы столь навязчиво набиваемся к вам на постой, но, как вы наверное уже знаете, нами движет не своеволие, а повеление польского короля. Долгие дни пути истомили нас и истощили наших животных, а до Московии еще далеко. Нам нужен отдых, и я надеюсь, что плата в два золотых за ночь с каждого постояльца удовлетворит ваших прихожан.

Настоятель кашлянул.

— Прихожанки довольны. Если их мужья и отцы не потребует большего, все должно сладиться. Братии нашей тоже радостен прибыток мирян, ведь монастырь очень беден и существует только за счет доброхотных даяний.

Вот оно что, сказал себе Ракоци, этим следовало озаботиться прежде всего. Он расстегнул клапан своей поясной сумки, невольно подумав о шести мешках золотых монет, припрятанных среди его личного обозного скарба.

— Почту за честь сделать скромное подношение вашей обители. Сумма в пятьдесят золотых не покажется вам пустячной?

Настоятель замер, словно сомневаясь, что правильно все расслышал.

— Это — щедрый… — произнес он, помедлив, — весьма щедрый дар.

— В память о моем отце, — пояснил Ракоци со слабой улыбкой, — который утратил свое отечество прежде, чем жизнь.

— Господь да будет к нему милостив, — с чувством сказал настоятель и покосился на всадников в однообразных темных плащах. — Вы ведь иезуиты? Что-то вас многовато.

— Восемь персон, — прозвучал сварливый ответ. Отец Погнер, надменно хмурясь, стал сползать с украшенного погремушками мула.

— Восемь иезуитов едут к царю? — озадаченно произнес настоятель. — Зачем?

— Такова воля польского короля, — торжественно заявил отец Погнер. — И его святейшества Папы. Нас ждут в Москве.

Глаза православного пастыря сузились.

— Вместе с уланами?

Назревала ссора, и Ракоци поспешил пресечь перебранку.

— Мы голодны и очень устали, — сказал он со вздохом. — А ведь надо еще осмотреться, разместиться и задать корм лошадям. Святой отец, укажите, где нам расставить своих караульных? Я берусь в первую половину дежурства обходить, проверяя, все ли в порядке, посты. — Он, не ощущая каких-либо неудобств, мог бы бодрствовать и до утра, ибо в длительном сне не нуждался, но столь замечательная выносливость, скорее всего, навела бы его спутников на нежелательные размышления. — Разумеется, мы будем рады усилить свой караул добровольцами из монахов.

Напряженность момента постепенно ослабевала. Настоятель монастыря благосклонно кивнул, и его высокий клобук придал кивку надлежащую вескость. Крестьяне задвигались, побросали наземь лопаты и вилы и сконфуженно поклонились гостям. Разводя путников по домам, они держались приветливо, но с иезуитами старались не говорить и лишь молчаливо указывали на избы, отведенные тем для ночлега.

Ракоци осматривал упряжь своей запасной лошади, когда к нему подбежала пожилая крестьянка. У нее был весьма взволнованный и воинственный вид.

— Я всем сказала, что беру вас в свой дом. Я вдова, но мой возраст дает мне на это право. Вы ведь такой знатный барин. — Она восхищенно поцокала языком.

Ракоци, оглянувшись через плечо, решил, что ей где-то под пятьдесят.

— Благодарю, — сказал он, поворачиваясь.

Женщина усмехнулась.

— Они от зависти чуть не полопались, но со мной не поспоришь. Я знаю подход к важным людям и умею стелить им постель. — Ее усталые, выцветшие глаза вдруг озорно засинели. — Я потом год буду о вас рассказывать, а этим ротозеям и распустехам останется только ахать да слушать.

Ракоци фыркнул и сморщил нос, зараженный ее наивной, проказливой радостью. — Вам будет что рассказать. Я постараюсь не обмануть ваших ожиданий.

— Ох, не старайтесь, коли нету охоты, — сказала женщина, и глаза ее вновь засияли. — Я и сама напридумываю такое, чего и представить нельзя.

* * *

Письмо Ференца Ракоци, графа, к Стефану Баторию, польскому королю.

«Милостивому правителю Польши шлет из Можайска привет его соотечественник и порученец!

Хочу сообщить, что всех наших улан, за исключением графа Зари и четверых его подчиненных, завернули обратно царские лучники, встретившиеся нам в Вязьме. Они, как им было поручено, взяли нас под охрану, отчего наше путешествие намного ускорилось, ибо отпала надобность в постоянных поисках ночного приюта и корма для лошадей. Теперь этим занимаются наши сопровождающие, без стеснения занимая любые дома и требуя от хозяев безоговорочного почтения как к себе, так и к нам. Первый пункт требования неукоснительно исполняется, со вторым дело хуже, ибо недоверчивое отношение к чужеземцам у русских в крови. Здесь иностранец не встретит и тени того радушия, каким славятся Венгрия, Польша, Австрия и прочие европейские страны. Щедро снабжая нас провиантом и всем остальным, местные жители в то же время старательно избегают малейших с нами контактов, а когда их не избегнуть — отмалчиваются, отворачиваются, прячут глаза. Граф Зари думает, что причина такого недружелюбия кроется в том, что мы пока еще не представлены русскому государю, отчего его подданные не знают, как к нам относиться. Но я полагаю, что неприязнь к чужакам является чуть ли не неотъемлемым свойством характера населяющего эти земли народа. После общения с нами тут тщательно моют руки, лицо, словно страшась сглаза или заразы. Я воспринимаю все это спокойно, но мои спутники не на шутку раздражены.