Книга Кровавые игры - Челси Куинн Ярбро

На этот раз реакция публики была менее бурной, хотя восторг не преминули выразить все. Музицировать император любил, и волей-неволей его приходилось слушать. За невнимание пришлось бы дорого заплатить.

Петроний нашел Сен-Жермена возле скамеек, где отдыхали танцовщики. Глянув через плечо в сторону беседки, откуда доносились звуки настраиваемой лиры, он произнес:

– Он жалок. Сен-Жермен ответил не сразу.

– Возможно, ты прав.

– Я не хочу сказать ничего обидного. У него есть некоторый талант. Он мог бы его развить, но… все впустую. Его портит власть.

– Власть убивает творческое начало,- кивнул Сен-Жермен. Он знал об этом не понаслышке, ибо однажды судьба поставила его много выше других. Заплаченная цена была огромной, и память об этом все еще жгла

Петроний отвел взгляд.

– Агриппина – она ведь была ему не только матерью, но и…

– Да, я знаю.

– Это она внушила ему, что для него ничего запретного нет. Нерон рос, ни в чем не зная отказа, и теперь попросту не способен ограничить себя. Возможно,- продолжил он, немного поколебавшись,- причина его великой любви к музыке заключается именно в том, что она одна остается ему неподвластной, хотя сама безраздельно властвует им.

– А он понимает это? – спросил Сен-Жермен, приподняв брови.

– Может быть. Не знаю. Сейчас о том трудно судить.- Петроний нахмурился, потом улыбнулся и заговорил другим тоном: – Ты принес мне успех.

– Пустяки,- Сен-Жермен усмехнулся и спросил, помолчав: – Прислать в беседку танцовщиков? Или это не очень разумно?

– Наверняка неразумно, но… непременно пришли.

Тишину ночи прорезали первые звуки греческой песни, исполняемой звучным надтреснутым баритоном.

– Он начал. Я должен вернуться и выказать полный восторг,- торопливо прошептал Петроний, нервно оглядываясь, как будто император мог его видеть.- Когда он умолкнет, пришли к нам танцовщиков. Их, я думаю, уже заждались.

– Как пожелаешь.

Какое-то время Сен-Жермен наблюдал, как Петроний впопыхах ломится через чернеющие в полумраке кусты, потом отвернулся. Лицо его было отстраненно-бесстрастным, но в темных глазах светились сочувствие и печаль.

Обращение архитекторов Севера и Целера[18]к гражданам вечного города. 24 августа 817 года со дня основания Рима.

«Досточтимые римляне!

Золотой дом Нерона строится на ваших глазах. По завершении стройки он станет самым роскошным и великолепным дворцом на земле. Вы это знаете, ибо его вестибюль и внутренние сады уже доступны для всеобщего обозрения.

Архитектурная часть проекта одобрена императором; что до убранства здания, то здесь мы. рассчитываем на вас. Стены его должны вобрать все наилучшее в Риме. Возможно, кому-то из вас известны какие-либо шедевры искусства, способные подобающим образом украсить дворец. Или кто-то из вас владеет затейливыми устройствами или оригинальными предметами быта. Мы поощрим любое желание нам содействовать и просим никого не смущаться малостью или внешней простоватостью предлагаемой вещи. Подлинное величие оттеняется мелким, стройку любого размаха красит завершающий штрих.

Император уверил нас, что любой горожанин, принявший участие в этом достойном деянии, завоюет его признательность и похвалу. А что, как не благосклонность порфироносца является высочайшей наградой в глазах истинных римлян? На любовь ответят любовью, на взаимность – взаимностью, на участие - опекой и всемерной поддержкой. Одушевившись единым порывом, мы сумеем сделать Золотой дом самым ярким свидетельством славы, могущества и размаха сердца нашей огромной империи - Рима, привольно раскинувшегося над неизбывными водами Тибра.

От себя и от тысяч других работников, воплощающих в жизнь грандиозный замысел нашего императора, шлем вам слова искреннего привета и призываем к плодотворному сотрудничеству.

Римские архитекторы Север и Целер».

ГЛАВА 6

Трибуны Большого цирка заполнялись в течение трех часов. На вершинах высоких мачт висели матросы, разворачивая над публикой огромный многоцветный навес, призванный уберечь ее от лучей палящего римского солнца. Сквозь плотную толпу проталкивались разносчики еды и питья, перекрывая своими криками немолчный гул людских голосов.

Наконец к нижним мраморным ложам, над многими из которых были установлены дополнительные навесы, стала стекаться и знать. Аристократы усаживались на специально приготовленные подушки, периодически поднося к своим лицам ароматические футлярчики и мешочки, призванные заглушить кисловатый запах более чем шестидесяти тысяч распаренных человеческих тел.

Толпа шумно приветствовала появление знати, ибо оно означало, что игры вот-вот начнутся. Время от времени кто-то из черни пытался задеть соленым словцом какого-нибудь чиновника или сенатора, но эти выкрики игнорировались. Подобное было чем-то вроде привычного ритуала и считалось в порядке вещей.

Через какое-то время взревели трубы, возвещая о прибытии императора Трубачей больше заботила громкость, нежели чистота звучания инструментов, что возымело действие: публика мигом утихла. Когда трубы смолкли, Нерон, одетый в сверкающую зеленую тогу, проследовал к своей ложе, и, как только он в ней появился, шестьдесят тысяч глоток исторгли приветственный рев:

– Слава! Слава! Слава!

Нерон улыбнулся, он выглядел по-мальчишески молодо, рев словно утроился, чернь обожала его. Когда император воздел обе руки в благодарящем актерском жесте, крик уплотнился и стал оглушающим, он стих лишь минут через пять.

Удовлетворенный Нерон сделал знак свите присоединиться к нему. Четыре раба внесли в ложу подушки разложили по креслам. Один из них подал порфироносцу очки из тонкого зеленого хрусталя. Нерон тут же надел их, ибо день был солнечным и он не хотел, чтобы у него устали глаза.

Удобно расположившись, император замер в скучающей позе. Кресла вокруг него заняли Тигеллин с военным трибуном и двое преторианских центурионов. Слева от Тигеллина сидел Вибий Крисп[19]. Он уплетал холодную куропатку, по-честному поделившись ею с Авлом Вителлием[22], отменно организовавшим Нероновы игры и заработавшим на том неплохой политический капитал. В правом углу ложи чинно посиживал Марк Кокцей Нерва[21], оказавший власти огромную помощь в раскрытии недавнего заговора. Молодой человек негромко переговаривался с Гнеем Домицием Корбулоном; впрочем, генералу эта беседа вскоре наскучила, и он, отвернувшись от Нервы, сказал что-то императору. Видимо, замечание имело успех, поскольку Нерон откинул назад голову и захохотал.