Книга Лавина - Виктория Токарева

— Это уж, — сказал Андрей.

— Откуда ты знаешь? Он дал тебе визитку?

— У него желтый воротничок — визитка.

Вернулись домой. Надька начала сооружать грибной супчик. Андрей стоял рядом и помогал. Чистил картошку и морковку специальными ножичками. Потом расставляли тарелки — тоже вместе. Ничего не значащие движения и действия были наполнены тихой радостью и смыслом, почти откровением. А откровение в том, что жизнь, оказывается, — счастье и праздник, когда рядом тот, кто тебе нужен.

Ничего особенного: просто супчик, просто рука протянулась за хлебом… А оказывается — целый мир, будто открыл железную дверь в стене.

После обеда улеглись на диван, включили телевизор. Передавали новости. Надька в новости не вникала, слушала ушами обывателя.

Андрей видел все изнутри. Он был в центре политической тусовки, к которой Надька не имела никакого отношения.

Андрей умел держать язык за зубами. Но Надька была так близка и не опасна, что хотелось расслабиться.

Андрей слушал выступление некоего Игрека и проговорился, что этот Игрек держит деньги в его банке.

— Много? — спросила Надька.

— Девять нулей.

— Это сколько? — не поняла Надька. — Миллион?

— Миллион — это шесть нулей.

— С ума сойти… А где он взял?

— Взятку получил.

Надька не вникала. Она лежала возле любимого, тормозила страсть. Впереди было много времени, не хотелось обжираться близостью. Но страсть накатывала, как цунами, и в конце концов победила. Они любили друг друга под бормотание телевизора, и было так незначительно все, что говорилось в новостях, в сравнении с тем, что происходило между двоими.

После любви наступила легкость, как после молитвы. Это был хороший момент.

— Я беременна, — призналась Надька.

Андрей безмолвствовал. Комната наполнилась особой тишиной.

Андрей лежал. Смотрел в потолок. Потом встал. Надька наблюдала молча.

— Ты не рад? — спросила она.

— Дело в том, что у меня не может быть детей. В двадцать лет я переболел свинкой и получил осложнение. Ты беременна от кого-то другого.

Андрей не смотрел на Надьку.

— Это твой ребенок, — твердо сказала она. — Я не могу его убить. Я верующая.

Это было вранье, но частичное. Верующей Надька не была, хотя как знать…

Время шло.

Андрей обожал беременную Надьку. В ней появилась мягкость, беспомощность, глубинная женственность.

Надька похорошела, как ни странно. Лицо похудело, глаза светились счастьем, а живот выпятился, как футбольный мяч. Андрей гладил Надькин живот и приговаривал: «Дом, который построил Джек».

— Дом, который построил Андрей, — поправляла Надька. Андрей верил и не верил, но не хотел ничего менять. Пусть все идет как идет. Куда-нибудь да вывезет.

Он любил ходить с ней по ресторанам. Не боялся огласки. Кому это придет в голову доносить Светлане… Ему было гордо сопровождать беременную красавицу. Все-таки у него был комплекс бездетности, и Надькин живот как бы выпячивал его полноценность. Он — как все, и лучше всех.

Андрей никогда не заговаривал с Надькой о перемене участи, не строил планы. Надька, в свою очередь, вопросов не задавала, чтобы не спугнуть птицу счастья. Надька кормила ее с ладони и гладила скользкие перья.

Молчание — знак согласия. И если Андрей молчит — значит, одобряет. А как еще?

Ультразвук показал, что будет мальчик. Надька придумала ему имя: Лука.

По этому случаю отправились в ресторан, пригласили Нэлю и Нину. Надьке хотелось представить подругам Андрея, свой живот и свою жизненную победу. Это была настоящая любовь, а значит, настоящая победа, восход солнца ее жизни. А у бедной Жаклин, наоборот, закат. Она перенесла тяжелую операцию, ждала конца. Ее, правда, любил богач Томпельсман. Но какая любовь на таком фоне…

Сидели в ресторане «Пушкин» впятером, считая Луку в животе. За окном стоял швейцар в пелерине пушкинских времен.

Надька светилась, как хрустальная люстра, и хохотала беспричинно. И Андрей тоже светился и смеялся, и тоже беспричинно. И было видно, что они влюблены, им очень хорошо вместе и причина для этого совершенно не нужна. Причина — любовь, а живот — плод любви, ее вещественное доказательство.

Смех заразителен. Девчонки тоже смеялись, хотя завидовали. У них все было обыкновенно, без пелерин, без диковинной еды. У девчонок не было детей, а у Надьки второй на носу. И скоро будет квартира с колоннами и росписью на потолке. Надька пригласит художника, и он распишет потолок под Врубеля. А Надька будет говорить, что это подлинный Врубель. Никто ведь под потолок не полезет и всматриваться не будет.

Близился Новый год.

— Что тебе подарить? — спросил Андрей.

— Деньги. И не в подарок, а в долг. На один месяц.

— Много?

— Триста тысяч долларов, — озвучила Надька.

— Наличными? — уточнил Андрей.

— Наличными и срочно. Я хочу купить квартиру.

— Хорошо, — согласился Андрей, хотя это было ему неудобно.

Банк крутил деньги, деньги работали и делали новые деньги. Триста тысяч вынимались из оборота, это невыгодно. Но отказать Надьке Андрей не решился. Он ее берег.

Рожать поехали в Германию. В город Мюнхен, где Гитлер начинал свою политическую деятельность. Там еще стояла эта пивная.

У Надьки было двойное гражданство. Она вполне сносно объяснялась по-немецки.

Андрей в самой глубине души надеялся, что ребенок — его. Он даже спрашивал у врачей: может ли сперматозоид стать подвижным под напором большой страсти? Врачи говорили: да, бывают такие случаи, меняется гормональный фон, что-то вырабатывается… И называли примеры.

Лука родился утром. Андрей присутствовал при родах и сам тянул мальчика из Надькиного чрева. И ему со страху казалось, что ребенок все продолжался, никак не мог окончиться.

Наконец Лука окончился, его тут же ловко обработали, завернули и положили Надьке на грудь.

Андрей был потрясен таинством рождения.

— Вылитый папаша, — сказал врач по-немецки.

Надька перевела, и Андрей почувствовал, что плачет. Недаром на Западе отцы присутствуют при рождении своих детей. В них что-то переворачивается раз и навсегда. И в Андрее перевернулось. Его душа треснула и раскололась до ядра. Вот, оказывается, как перекрутила его Надька. А начиналось все так невинно и так банально: «Я Андрей Хныкин. А вы кто?» — «Я Надежда Варламова». Она просто встала на пути его взгляда, чтобы увидел. И он увидел.

Из больницы Надька вышла на третий день. Там долго не держат. Больничная касса. Хотя за собственные деньги можешь лежать сколько угодно.