Книга Недвижимость - Андрей Волос

— Севгей! Севе-е-е-ежа!

— Привет тебе, — сказал я. — Как живешь?

— Пойдем игвать в «монополию», — предложил он, сосредоточенно хмурясь. — Много домов, заводов…

— Нет, нет, нет! — Анна Ильинична тоже выступила из комнаты. -

Мы уходим, Денис. Да? Нас мама ждет. Добрый вечер.

— Добрый вечер, — ответил я. — Вот видишь, братан. Вам пора.

Дениска, будто свеча, на которую пахнуло адским жаром, весь оплыл, одновременно скручиваясь в коленках, с легким шлепком приник к двери как распятый и сказал, запрокидывая ко мне голову:

— Ну вот. Опять.

— Пойдем ко мне на пять минут. Хочешь? Анна Ильинична, можно на пять минут?

Дениска воспрял.

— Телефон звонит не переставая! — сообщила между тем Анна Ильинична, делая страшные глаза и прикладывая пальцы к вискам. — Просто не переставая!

— Дикие люди, — сказал я. — Да вы бы у себя выключили.

— Я и выключила! Что вы! Что вы! Это же совершенно невозможно!

Анна Ильинична была женщиной чрезвычайно впечатлительной и благовоспитанной — из тех, что даже в слове «сортировка» способны усмотреть некоторое неприличие. Но это бы полбеды. Беда была в ее маниакальной чистоплотности — так, например, яйца перед варкой она мыла с мылом. Я ждал, что она сейчас снова заноет о том, будто нашла пятнышко на раковине или мусоринку на полу, поэтому сделал попытку пойти восвояси, однако она меня остановила.

— Сергей, вы ведь по недвижимости? — спросила она, затем нацепила очки и уставилась, ожидая ответа.

Я кивнул.

— Дело вот в чем. У моей племянницы есть квартира. Там сложная ситуация. Видите ли, она…

Мне не хотелось ее перебивать, и все же, мгновенно положив на одну чашу весов ее справедливое неудовольствие, а на другую — удовольствие вникать в ее путаные и наверняка фальшивые разъяснения, я приложил руку к груди и воскликнул:

— Анна Ильинична! Я вас умоляю, не рассказывайте мне ничего об этом! Вы что-нибудь обязательно напутаете… верно? Пусть она мне сама позвонит — и мы все разложим по полочкам.

Осекшись на полуслове, Анна Ильинична вскинула голову, затем горделиво сдернула с носа очки… а затем Денис завопил от моей двери:

— Ну сково, что ли?!

— Пять минут, — строго сказала ему Анна Ильинична. — Слышишь,

Денис? И мы уходим.

Я отпер дверь и включил свет. Денис забрался в кресло. Сам я вынул из холодильника банку пива и тут же щелкнул крышечкой. А ему протянул большую сушеную инжирину.

— Это пиво? — спросил он жуя.

— Пиво.

— Я знаю. Я пил. Сладкое?

— Горькое.

— Непвавда.

Я пожал плечами.

— Дай попвобовать.

— Сопливым не положено.

— Ну ка-а-а-апельку!

Я обмакнул палец.

— Открой рот.

Он зажмурился и высунул сладкий инжирный язык. Я стряхнул каплю.

— Ну и что! — сказал Денис, морщась и качая ногой. — И совсем не говкое. А зачем ты пьешь?

Я вздохнул.

— Понимаешь, Дениска… Пока не выпьешь, мир вокруг такой большой, страшный… а душа маленькая, испуганная. А как выпьешь

— мир становится маленький, а душа — большая-большая! И ничего не страшно. Понял?

— Понял, — торопливо согласился Денис, дожевывая (из коридора уже слышался зов Анны Ильиничны). — Знаешь, Севежа, пойдем к нам жить. А то у нас живет дядя Валева, а он мне не нвавится.

— Вот тебе раз, — сказал я.

Послышался деликатный стук.

Анна Ильинична приоткрыла дверь и поманила его пальцем. Денис с сожалением пополз с кресла вниз.

— Так вы с ней поговорите?

— Обязательно, — сказал я. — Не думайте об этом. До свидания.

Я знал, что увижу в зеркале — серую усталую физиономию, на которой вечерняя щетина похожа на паршу, — поэтому смотреть туда мне не хотелось. Намыливая ладони, я размышлял, почему с рук смывается столько грязи. Даже странно. Как будто целыми днями занимаюсь разгрузкой угля. Или погрузкой шлака. А вовсе не таким чистым и одухотворенным делом… Повесив полотенце, я вернулся в комнату, достал вторую банку пива и щелкнул крышечкой.

Расшнуровывая ботинки, я поочередно косился то на телефон, то на пиво. Вот наконец вытянул ноги и осторожно налил полный стакан.

Недолго полюбовался. Поднес к губам и отпил как положено — большими глотками и сразу половину. Перевел дух. И лишь после этого нажал гашетку.

Автоответчик сохранил девять сообщений. Три были пустышками — скрежет, хрип, короткие гудки; два интересовались Будяевской; на четырех оставшихся бесцветный, но от раза к разу все более настойчивый голос требовал связаться с его обладателем по поводу квартиры на «Новокузнецкой».

Я еще размышлял, стоит ли сейчас этим заниматься, а телефон уже зазвонил, и, сняв трубку, я услышал все тот же голос.

— На «Новокузнецкой»? Да, да, конечно. Но, видите ли, квартира… э-э-э… как бы это сказать поточнее… Короче говоря, почти продана квартира и…

— Задаток получили? — строго спросил голос.

Ишь ты!

— Задаток-то? — Я зачем-то переложил трубку в другую руку — должно быть, чтобы не выругаться. — Нет, не получили. Но все равно… Давайте мы это до завтра отложим и тогда уже, так сказать…

— Э-э-э! — насмешливо протянул он. — Вы чего? Разве так делают?

Если нет задатка, кто же откладывает? У меня живой клиент, с живыми деньгами. Торопится! Вы чего? Показывать надо! Давайте в девять покажем. А?

Вот тебе раз — еще и в девять! А Николай Васильевич обещал разродиться к одиннадцати.

— В девять? Нет. Знаете что?.. Давайте так. М-м-м-м-м… Так. Вы мне позвоните часиков в двенадцать, и мы…

— Да не может он в двенадцать! Клиент занятой, понимаете? В девять он хочет. Что ж я ему буду предлагать в двенадцать, если ему надо в девять? Ну у вас же нет задатка-то, я просто не понимаю!..

Э, черт бы тебя побрал!.. Голос был удивительно настырный. Тем более не хотелось признавать его неоспоримую правоту: нет задатка — нет покупателя.

Я невольно закряхтел, потом сказал грубо:

— От вас, похоже, не отвяжешься… Ладно. Точно приедете?

— Да о чем речь! — возмутился голос. — Тратил бы я с вами время!

— Пишите адрес, — буркнул я. — Как зовут-то вас? Ага. Меня Сергеем. Там арка такая… так вот у арки.

Разумеется, затем мне пришлось договориться об утреннем визите.

Как всегда, это дело, не требующее, по идее, и полутора минут, отняло больше четверти часа. Ну зачем, зачем люди произносят такое количество слов? Унять Елену Наумовну, вулканически извергающую клокочущий смех и самые черные подозрения насчет Николая Васильевича (я никак не мог привыкнуть к тому, что она всякий раз изобретает новые), было невозможно. Кроме того, от показа она упорно отказывалась, ссылаясь на слишком ранний час.