Книга 1937. Русские на Луне - Александр Марков

— Возьмите.

Она протянула Шешелю ключи. Теперь они лежали у нее на раскрытой ладони. Помимо них к колечку крепился маленький золотой брелочек в форме сердца.

Бог ты мой, от такого предложения у любого кругом пойдет голова. Шешель почувствовал, что ноги его начинают дрожать, точно это земля под ними трясется или он перенесся на палубу катера, в чреве которого работает двигатель, отчего палуба ритмично содрогается.

Рука его чуть затряслась — плохой признак, после которого, к примеру, хирургу надо искать более спокойную работу, читать лекции или мемуары писать, но уж никак не оперировать. Гонщику тоже не стоит в таком состоянии за руль садиться. Не заметишь, как въедешь в дерево или канаву. На небесах только и поймешь, что случилось.

Но не стоит так много значения придавать этому жесту. Если актриса решила поиграть с ним, почему бы не ответить ей тем же? С ней трудно тягаться, но отчего не попробовать? Шешель улыбнулся. Дрожь в его теле прошла.

— Благодарю.

Он взял ключи, но надеть смог бы разве что на мизинец — таким маленьким было колечко. Рисковать не стал, потому что не знал — снимет ли его позже. Или для этого придется густо намазывать палец мылом. Сжал связку, но не сильно, чтобы не раздавить золотое сердечко.

Он открыл правую дверь, галантно подставив руку, чтобы актриса, забираясь в авто, смогла опереться на нее, потом осторожно захлопнул дверь, обошел авто кругом спереди, искоса поглядывая на радиатор, точно наездник на еще не оседланную лошадь. Начни обходить ее сзади — обязательно лягнет. Уселся в водительское кресло, пробежался пальцами по рычагам, как музыкант по клавишам, завел двигатель и несколько секунд прислушивался к его дыханию.

Когда Елена ступила на подножку авто, то почувствовала дрожь в коленках, быстро толкнула тело вперед, иначе не устояла бы на ногах и сорвалась вниз. Мягкое кожаное кресло, приняв ее, чуть прогнулось, обтекая и принимая очертания ее тела. Дрожь не ушла, а, напротив, даже усилилась, разлилась по всему телу слабостью. Откуда чувство такое, как у впервые танцующей с кавалером гимназистки? Ноги от страха подгибаются и приходится прямо висеть на партнере по танцу, а тот-то думает, что подруга совсем танцевать не умеет и именно из-за этого давит ему носки. Хоть голову бы подняла вверх. Чего под ноги смотреть? Спасаломская поняла, что, попытайся эту минуту Шешель поцеловать ее, она не смогла бы ему сопротивляться и у нее не хватило бы сил, чтобы отвесить ему хлесткую пощечину за такое дерзкое поведение. Пожалуй, это было бы даже приятно. Она замечталась, попробовав угадать, какой вкус у губ Шешеля. Наверное, они пахнут табаком и машинным маслом. Они сухие, как папиросная бумага, а чтобы они стали мягкими, их надо вымачивать в вине. Бокала хватит.

Она не могла скрыть своих мыслей. Они отражались в ее глазах. Жаль, что Шешель не смотрел на нее, всецело поглощенный изучением авто. Не понять этих мужчин. Такая женщина сидит рядом, а он только на приборы поглядывает, будто рядом с ним и никого и нет.

Она не услышала, как заработал двигатель, заурчал, будто у авто был желудок, в который только что через пищевод, или что там у него есть, провалилось немного еды и он принялся ее переваривать.

— Ну что же, поехали, — сказал Шешель, нажал на педаль газа, авто сорвалось с места.

Елену чуть качнуло назад. Именно это движение вырвало ее из страны грез. Она выставила руки, уперлась ладонями в панель с приборами, посмотрела на Шешеля, надеясь, что он наконец-то повернется к ней лицом. Но тогда ей станет доступна и та вторая половина — обезображенная шрамом. Она любовалась его профилем. Черты лица тонкие, глаза спокойные, красивые. От него веет надежностью. Спасаломская прищурилась, улыбаясь и опять погружаясь в грезы. Ей было приятно ехать.

Шешель действительно повернулся, точно мысли умел читать, но с небольшим запозданием. Казалось, что все, что простиралось за лобовым стеклом авто, ему интереснее, нежели созерцание своей соседки. О, поклонник известной актрисы ни секунды не упустил бы и не отрываясь глядел бы на нее, пока авто, которое он вел, не врезалось бы в стену дома или фонарный столб. Но это, когда они на улицу выедут. Пока же единственным препятствием перед ними были запертые ворота студии. Авто они не остановят, но сломать могут.

Он ничего не сказал. Только слегка улыбнулся. Ворота расступились с едва заметным скрипом. Авто вздрагивало, когда наезжало на рытвины, точно корабль, в который то и дело попадали неприятельские снаряды. Но пока они не могли потопить его, хотя вода в трюме, несмотря на все усилия экипажа, прибывала.

Скорость постепенно увеличивалась. Елена поняла это, когда почувствовала, что ее вдавливает в спинку кресла, а дома стали мелькать слишком быстро перед глазами, и для того, чтобы прочитать вывески на витринах, приходилось встречать и провожать их взглядом.

Никогда прежде она не чувствовала себя так уютно в своем авто. В нем всегда чего-то не хватало. Но чего, она не знала. Положила плюшевую игрушку рядом с приборной панелью. Не помогло. Теперь она поняла, что за рулем должен был сидеть другой человек. Интересно, сколько он попросит, если нанять его на должность личного водителя? Она от такой мысли развеселилась, а спрашивать не стала, потому что ответ знала заранее. Никогда он не согласится. Обидится еще после такого предложения, остановит авто, выйдет вон, не сказав ни одного слова на прощание, побредет к своему дому пешком или поймает пролетку и умчится на ней. Даже когда она привяжет его к себе, он все равно не сможет проводить с ней все свое время. Дикий зверь недолго может жить в клетке. В неволе он умрет.

«Знаю. Знаю».

Темнело, но вечер еще висел в небесах и на землю не спустился, а поэтому нетрудно было разобрать двигающееся следом за ними по улице, в метрах тридцати позади, авто — черное, как оторвавшийся от ночи кусок. Черный «Олдсмобиль». Прежде он стоял невдалеке от студии. Как только ее покинула Спасаломская, авто пристроилось к ней в хвост.

Они не оглядывались и преследователей не видели.

О чем же заговорить; о погоде, фильмах, котировках ценных бумаг или о том, что подают сейчас в ресторане, возле которого они проезжали. «Галиция». Там сегодня рыбный день; уха из осетров, расстегаи и прочее, прочее.

Давно она не сталкивалась с подобной проблемой, ведь раньше спутники ее только и делали, что говорили, стараясь перещеголять один другого в красноречии, а она откровенно скучала в их обществе и хотела, чтобы они помолчали хоть немного, потому что от них начинала болеть голова. Она зевала, но ее не понимали. Что же теперь произошло? Она вспомнила, что забыла сказать ему, куда надо ехать, но Шешель так уверенно вел авто по улицам города, что она начинала верить, будто он и вправду может читать мысли и говорить, что ему ничего не надо. Он и так все знает.

Возле глаз у него собрались морщинки, побежали тонкими трещинками от глазниц, как по старому льду который должен вскоре совсем сломаться, освобождая скованную им на зиму воду. Вот с чего время начало разрушать его лицо. Да еще этот жуткий шрам. С годами он станет еще страшнее. Но он любит улыбаться.