Книга Русский террор - Лилия Ким

— Ох, Павел Павлович, — тяжело вздохнул Бахрушин, сделав жалобное лицо, — если б я знал! По правде сказать, я о винной монополии только от вас впервые услышал. До того думал, что это досужая болтовня, ничего серьезного. Что, думаете, введут?

— Разумеется, нет, — скорчил мину, полную омерзения, Рябушинский, — ваш тесть ведь этого не допустит, я прав? Ну, пока жив, разумеется. Кстати, князь Голицын давеча у наследника был и тоже насчет запрещения водки. Вина свои предлагал на замену. Говорил, «для повышения культуры питий». Тьфу! Народ себя сам от этого запрета освободит, да так, что захлебнемся в самогоне все. Голицын идиот! Он что, впрямь думает, будто рабочие и матросы, лишившись водки, шампанское пить начнут?! Политуру они пить начнут! Тьфу! Чую, что тесть ваш что-то крупное затеял. Брожения, слухи, до меня ведь многое доходит… Об одном думаю, чтоб нас всех из-за него жандармерия не передавила…

— До свидания, Павел Павлович, — вежливо кивнул Бахрушин и с неожиданной для его комплекции грациозностью обогнул разъяренного Рябушинского. Только сев в коляску, вынул платок и утер пот со лба, пробормотав, — Господи, до чего ж человек тяжелый…

Проезжая вдоль Сундучного ряда, Бахрушин поймал в воздухе прохладную, кисло-сладкую фруктовую струю, исходившую от знаменитой квасной лавки на Никольской.

— Сверни и остановись, — коротко приказал Николай Павлович кучеру.

Тот кивнул. Не раз уж в этом месте останавливались.

Половой, дежуривший у дверей, тут же подскочил к бахрушинской коляске.

— Здрас-сте, здрас-сте, чего изволите? — затараторил он, кланяясь на каждом слове.

— Грушевого принеси, — Николай Павлович склонил голову набок, словно прикидывая силу собственной жажды, — и вишневого.

— Слушаюсь!

Половой мгновенно исчез в темном полуподвале, откуда веяло приятной кисло-сладкой прохладой квасных погребов.

Разговор с Рябушинским все не шел из головы. «Народ освободит себя сам». Любит Павел Павлович загнуть что-нибудь этакое, апокалиптическое. Бахрушин вздохнул. К слову, последнее время все помешались на страшных пророчествах. Даже жена Наталья все знамения находит. Вчера только утверждала, будто Апокалипсис начался и конь бледный уже в пути.

Несчастный взгляд Бахрушина задержался на разносчике пирожков.

— Поди сюда! — крикнул Николай Павлович.

Жилистый белокурый парень тут же подскочил к нему, отвернул серую, еще довольно чистую домотканую холстину.

— С ливером, мясом и кашей, яйцами и капустой, яблоками и вареньем, — бойко характеризовал он свой товар.

Бахрушин взял один с яблоками, один с вареньем. Откинувшись назад, на мягкую кожаную спинку летней пролетки, стал кусать попеременно то один, то другой пирог, тупо таращась перед собой.

— Вот-с! Самый холодный, наилучшего розлива, — раздался голос полового.

Взяв с подноса кружку грушевого, Бахрушин жадно выпил квас, не отрываясь. Тут же принялся за вишневый. Но прохладные, пузырящиеся, как шампанское, квасы не утолили жажды, еще пуще распаленной пирожками.

— Повтори, — коротко приказал Николай Павлович.

— Сию миниту-с, — поклонился половой и, сунув поднос подмышку, снова исчез в прохладной темноте лавки.

Тоскливый взгляд Бахрушина скользнул вдоль Никольской и задержался на другом разносчике — тот ловко и быстро крошил прохожему купцу средней руки жареные мозги. Посолив мелкие кусочки, завернул их в плотную бумагу и подал вместе с дешевой деревянной ложкой-лопаткой.

Когда квасник вернулся с новой порцией грушевого и вишневого, Николай Павлович уже жевал мозги. Без всякого аппетита, быстро клал их в рот и глотал. От соленого пить захотелось вновь, будто и не было прежних двух получетвертных кружек.

Жадно выпив квас, Николай Павлович расплатился с половым и откинулся назад, тяжело дыша.

«Что это я, в самом деле? Вроде только из ресторана», — с тоской подумал он, поглаживая раздувшийся живот. Казалось, нитки, что держали пуговицы жилета, вот-вот треснут.

От съеденного навалилась сонная дремота, и тревога, грызшая Бахрушина с самого утра, притупилась. Морщась от боли в распертом желудке, когда под колеса «эгоистки» попадались камушки, Николай Павлович погрузился в тяжелую дрему. Вскоре он совсем забыл о встрече с Рябушинским, целиком сосредоточившись на неприятных внутренних ощущениях. Стало тяжело дышать, воздух казался жарким и душным, пуще прежнего взыграла жажда. Захотелось погрузиться в один из прохладных минеральных источников Баден-Бадена и подставить рот под ледяную струю целебной воды. Больше Бахрушин не мог думать ни о чем. Даже о предстоящем разговоре с тестем.

XI

Только Николай Павлович поднялся на второй этаж и перевел дух, присев на низкий кожаный диванчик в кабинете Смирнова, как явился адъютант великого князя, поручик Квасневский, тонкий, жеманный брюнет с ярко-красными, пухлыми губами. Он привез записку, с пометкой «П. А. Смирнову лично в руки». Получив письмо, Смирнов нахмурился и нетерпеливо, даже зло, разорвал конверт.

«Его Высочество великий князь Сергей Александрович передумал ехать на бал. Ждите его доверенное лицо, это будет знакомый вам господин Плющик-Плющевский, у себя в конторе с четырех до пяти по полудни. Средства требуются сегодня же. Возможны и ассигнации».

— Позвольте? — Квасневский протянул руку, чтобы забрать письмо. — Никак не могу оставить у вас.

Смирнов брезгливо сунул листок адъютанту, точно боялся прикоснуться к нему лишний раз.

Квасневский отвесил едва заметный поклон с мимолетной презрительной усмешкой и удалился.

Когда звук его шагов стих, заговорил Николай Венедиктович.

— Все же странно… Может, отложить до завтра? Сказать, что сегодня всей суммы не имеем. Нам ведь только время протянуть…

Тут директор покосился в сторону Бахрушина и замолчал.

— Неужели отдадите? — прошелестел он бескровными губами.

Смирнов долго глядел на него, не мигая. Потом кивнул.

— Так… так… — Николай Венедиктович снова покосился на Бахрушина. — Прикажете все отменить? Но… Другого случая может и не быть! Сегодня два, а завтра? Подумайте!

Петр Арсеньевич снова поглядел на директора. В груди что-то заныло, да так, что перед глазами появились черные точки. Вместо ответа он кивнул, потом медленно сел в кресло.

— Вам плохо? — встревожился Николай Венедиктович.

Бахрушин тревожно заерзал на своем месте, вытягивая шею, чтобы лучше видеть тестя. То, что Петр Арсеньевич успел ему рассказать, привело почетного гражданина в состояние легкого шока. Разумеется, Николай Петрович верил, что тесть не хочет убивать великого князя. Да и Николай Венедиктович, по большому счету, не сам дошел до такого сумасшедшего решения. Просто ему предложили… Некая боевая группа все равно планировала это убийство, уже давно. Просто сейчас, в свете возникших событий, Смирновым это было бы очень выгодно.