Книга Благие намерения - Владислав Гончаров

Он выпил и закашлялся.

— Идиоты… — сипло проговорил он, вытирая слезящиеся глаза. — Архипелаг тонет в спирте, и при этом — ни одного алкоголика… Хотя, с другой стороны, — все правильно… Это все равно, если бы в моем мире начали пить бензин…

Он перевел дыхание и продолжал:

— Короче, мы нашли в себе силы довести дело до конца… У нас оставалась одна-единственная надежда: если этот мир до такой степени похож на наш, то здесь тоже может обнаружиться цивилизация, подобная европейской… Проще всего, конечно, было бы снарядить кругосветную экспедицию, но — ты не поверишь, тамахи! — каждый раз выяснялось, что война опять сожрала все средства…

Со стороны обрыва тянуло легким запахом гари, раскаленный полдень рушился на Руонгу, а Старый зябко кутался в белую тапу, как будто его бил озноб.

— Странно, тамахи… — еле слышно прозвучал его надтреснутый голос. — Я ведь должен радоваться. Каравеллы… Пусть в чужом мире, но все-таки мы их остановили. И я дожил до этого дня… Не могу радоваться. Оглядываюсь назад — и страшно, тамахи, страшно… Как же так вышло? Как же так получилось, тамахи, что, ненавидя миссионеров, мы и заметить не успели, что стали миссионерами сами! Миссионерами ракетометов…

За время этой речи лицо Старого сделалось настолько древним, что, казалось, перестало быть человеческим. Словно выплывшее из морских глубин исполненное скорби чудовище смотрело на стратега, и похожие на жабры щетинистые морщины его тряслись от горя.

— Простите ли вы нас? — с болью спросило оно.

Сехеи вздрогнул, и чудовище исчезло. Перед ним снова было искаженное страданием лицо Старого.

— Простить вас? За что?

— За то, что лекарство оказалось страшнее болезни. — Старый произнес это невнятно — устал. — Неужели ты сам не видишь, как он теперь уродлив, твой мир? Лаборатории, ракетопланы… И ожерелья из клыков врага на шее! И рецидивы каннибализма, которые вы от меня тщательно скрываете!.. Огромные потери… Еще более огромная рождаемость… Ваши женщины! Теперь это либо воины, либо машины для производства потомства, либо то и другое… Острова… Пальмовые рощи… Теперь это сточные канавы!.. Ты оттягивал войну, ты боялся сжечь архипелаг… А ты подумал: что тут осталось сжигать?.. Да ни один конкистадор не смог бы причинить вам столько зла, сколько его причинили мы…

Слезящиеся водянисто-голубые глаза слепо смотрели мимо стратега.

— Что мы наделали, мальчик, что мы наделали!..

И Сехеи подумал с сожалением, что Старый действительно очень стар.

— У вас не было иного выхода, — мягко напомнил он.

Резко выпрямившись, Старый вскинул голову.

— Был, — отрывисто бросил он. — Не приходить сюда. Не вмешиваться. Оставить все как было.

Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу. И вдруг Сехеи улыбнулся. Понимающе, чуть ли не с нежностью. Так обычно улыбаются детям.

— Как зовут твоего нового пилота?

Старый удивился, потом насупился и сидел теперь прежний — вечно недовольный и брюзгливый.

— Анги, — буркнул он. — Точно так же, как и прежнего. Самое распространенное имя — Анги…

Они оглянулись. Личный пилот и телохранитель Старого сидел в прежней позе и с сомнением смотрел на бумеранг.

— Анги! — позвал Сехеи. — Ну-ка, подойди сюда…

Подросток сунул игрушку за ремешок рядом с обоймой и нехотя поднялся с земли. Приблизившись к хижине, исподлобья взглянул на стратега.

— Анги, — сказал Сехеи. — Хотел бы ты, чтобы на островах все было, как раньше — до Высадки Старых?

Подросток опешил.

— А как было до Высадки?

— Ну приблизительно, как сейчас у южных хеури…

Подросток изумленно уставился на стратега, на Старого — и неуверенно засмеялся.

Променять ракетомет — на резную дубину? Ракетоплан — грохот пороховых ускорителей, проваливающуюся вниз землю, стремительную круговерть воздушного боя — на копье с каменным наконечником?

Личный пилот и телохранитель Старого смеялся.

Каравелла «Святая Дева»

Пятьдесят третий день плавания

Нет, неспроста мы не встретили на острове ни отцов их, ни матерей. Дьявол был их отцом и матерью!

Дым пожарища стлался над песчаным отлогим берегом, ломаемые ядрами, трещали пальмовые деревья, но татуированные нагие бесенята исчезли, сгинули бесследно в обширных рощах. Подобно воинству отступали они — я видел, как быстро уходит, скрываясь за деревьями, их небольшой отряд, ведомый беременной дьяволицей, слишком юной, однако, для того, чтобы произвести на свет всех этих чад.

Адмирал приказал крикнуть добровольцев. Видя, что противник безоружен и мал, вызвались многие. Солдаты были веселы и шутили, что идут охотиться. Спаси их души, Господи, — мало кто вернулся из них с этой охоты.

Скорбя о том, что высадился на остров, я приблизился к двум солдатам, охраняющим лодки, и был удивлен тем, что они следят не за берегом, как подобает стражам, но вглядываются оба в морской простор. Заметив тревогу на их лицах, вгляделся и я.

О ужас! У входа в бухту, почти не различимые на фоне неба и волн, маячили три корабля-призрака, подобные встреченному нами пять дней назад.

Памятуя, что лишь молитвою были устрашены они в прошлый раз, я воззвал к Господу. И чудо свершилось вновь. Словно Божий перст провел по водной шири невидимую черту, и вдоль нее, незримой, лавировали они, не в силах преступить предел и подойти к стоящим на якорях каравеллам.

Однако дьявол, согласно пословице, всегда нападает с тыла. И вот в нескольких шагах от меня с песка легко поднялся нагой татуированный отрок — почти юноша. Вскрикнув от неожиданности, один из стражей прицелился в него из мушкета. Отрок оскалил в усмешке белые зубы и побежал, но не прочь от солдата, а в сторону. Потом остановился, продолжая бесовски улыбаться, и бросился наземь за миг до выстрела. И тогда страшно закричал второй солдат, ибо дуло мушкета было теперь направлено в его грудь.

Прогремел выстрел, и в помятой кирасе, с окровавленным лицом, несчастный упал замертво. А татуированный отрок уже снова был на ногах. Взмахом голой руки он поверг на песок оставшегося в живых солдата — воина рослого и умелого, а из-за малого песчаного бугорка, за которым без вражьей помощи и кошке не спрятаться, поднялись еще несколько отроков и отроковиц — помладше.

Упав наземь и твердя в страхе молитву, я видел, как они пробежали мимо меня туда, где рядом с нашими лодками колыхался их белый двойной челнок. Трое из них несли… О Боже! Человек, чье бесчувственное тело несли к челну, был облачен в дорогие бархатные одежды. Лица я узреть не мог, ибо голова несомого была обернута алым плащом, но я узнал изукрашенные серебряной насечкой латы и золотую адмиральскую цепь.

На моих глазах они бросили адмирала в челнок и, распустив белые перепончатые паруса, устремились в море.