Книга Журналюги - Сергей Аман

Танец живота

Вадик Ли был единственным корейцем в «Богомольце». Правда, корейцем он был уже исконно московским. Его отец-кореец, приехавший учиться в столицу первого социалистического государства, женился на местной девушке, да и остался жить в Советском Союзе. И Вадик родился уже в Москве. Он попал в «МБ» довольно рано и годам к двадцати пяти уже дослужился до исполняющего обязанности редактора отдела политики, так как предыдущий редактор как-то неожиданно разошелся во взглядах с главным редактором Павлом Лебедевым и из газеты ушел. И вскоре Ли стал редактором отдела. Работа была нервная, а так как Вадик, как воспитанный кореец, никогда не показывал своих чувств, то есть все раздражение копил в себе, расшатывая свою нервную систему, то это скоро стало сказываться на его поджелудочной железе. Не зря говорят, что все болезни от нервов и лишь одна от любви. Впрочем, и любовь доставляла ему только волнения и нервотрепку. Вадик давно положил глаз на Наташу Гусеву, но она была все как-то занята объектами своей любви или заботами о маленькой дочке, которую она возила в разные кружки или по выходным ездила с ней в детские театры да на всякие выставки, желая, чтобы из Настены вырос образованный и интеллектуально развитый человек и это бы помогло ей в жизни устроиться и не потерять себя. Правда, заботы о дочке мало мешали Гусевой, если она была охвачена новым любовным увлечением. С Витей Баркатовым, отцом Настены, они прожили недолго. Наташа даже не поняла, как ее огромная, до беспомощности от одного только взгляда на Витю, любовь выветрилась под напором каких-то бытовых неурядиц. Родители с той и другой стороны, скинувшись, купили им кооперативную квартиру прямо в том же подъезде, где жили Наташкины родители. Родилась Настена, и Витя с Наташей души в ней не чаяли. Правда, когда грудная Настена ночью поднимала крик, Витя лбом легонько толкал Наташку в плечо и со сна гундосил в ее ухо: «Ну, ты что, не слышишь – твоя дочь плачет!» Наташа, с трудом, поднималась и шла к дочке, понимая, что Витя прав, что грудной девочкой должна заниматься она, но где-то на дне души тая недоумение: ведь ребенка надо только покачать, а это мог бы сделать и он, отец все-таки. И вообще – мог бы не раскидывать свои грязные рубашки по стульям, собственно, они и не грязные, но он привык каждый день надевать свежую, мама, видишь ли, приучила. И носки бросает где попало, это тоже, что ли, мамина заслуга? Наташка пыталась объясниться с ним, но он пропускал ее замечания мимо ушей. Начались какие-то глупые ссоры, потом скандалы. В общем, однажды они пришли к выводу, что им лучше расстаться. Витя выказал благородство и ушел в никуда, оставив бывшей жене и дочке квартиру. Родители помогли ему купить пока комнату в коммуналке, а потом, с наступившей как раз после перестройки переменой всего уклада в социальной жизни страны, он сумел, создав свое рекламное агентство, приобрести хорошее жилье уже себе сам. А Наташка встретила очередного Витю. Причем это не обобщение. Витя номер два работал режиссером на телевидении, куда Наташку занесло по ее журналистским делам. Кудрявый и тонкий во всех смыслах режиссер был покорен ее все еще полудетским очарованием и колокольчиковым голосом. Гусевой же льстило внимание такого интеллигентного мужчины, да еще режиссера телевидения. Вскоре он с одной огромной сумкой, в которой умещалось все его нажитое имущество, переехал к Наташе. Но через пару месяцев оказалось, что больше, чем сама Наташа, не говоря уж о ее дочке, Витю номер два интересовала работа да друзья, с которыми так приятно было выпить пива под футбольный матч российских и забугорных спортсменов. И Наташка теперь разобралась быстрее. Она не стала устраивать скандалов, а просто однажды выставила огромную сумку режиссера со всем его нажитым имуществом за дверь. Витя номер два ушел тихо и покорно. Наташку никогда не интересовало, что происходило с ее бывшими мужчинами, когда они покидали ее уютное гнездышко. Сами виноваты, она готова была отдать им свою жизнь, а их интересовали какие-то сомнительные дела на стороне. После второго брака Наташка не спешила замуж, занималась дочкой, а мужчины как-то подвертывались сами. Не то чтобы ее устраивала такая жизнь, но она ждала своего единственного, а на этих пока познавала мужскую сущность. Собственно, всем им только одно было надо. А с другой стороны, это же самое было надо и ей. Она научилась получать от близости с противоположным полом физиологическое удовольствие и пользовалась этим умением на всю катушку. Тем более что с ее до сих пор «девочковой» внешностью она привлекала к себе этих потомков обезьян играючи. Играючи невинным взглядом святой непорочности и ангельским голоском. Но все же, как она ни отделяла флирт от влюбленности, женская натура брала свое, и вскоре, если отношения получались не одноразовыми и он через неделю не наскучивал ей, она влюблялась в очередного ухажера и начинались мучения. Почему он так долго не звонит, а если звонит она, он все время занят на работе и ему некогда поговорить? А вечером с кем он проводит время? И почему она должна сидеть у телевизора и ждать его? Она и не сидела, а перебивала этот роман очередным знакомством, и все повторялось снова. Чтобы как-то выпрыгнуть из этого порочного во всех смыслах круга и решить, как жить дальше, она как-то в очередной отпуск купила себе с дочкой круизный тур по водным просторам родины. Огромный белый теплоход из Москвы по каналу ее же имени доходил до Волги, а потом вниз по матушке-реке плыл, останавливаясь в каждом большом городе или историческом месте, где-то неделю. И приблизительно столько же, но чуть больше, так как теперь судно поднималось против течения, требовалось теплоходу на обратный путь. В общем выходило полмесяца любования красотами проплывающих вдалеке или рядом берегов и успокоения под легкий плеск обтекающей борта воды. Правда, глядеть на черную речную воду, как это ни успокаивало ее измученную душу, скоро наскучило. И Наташка потащила дочку по барам. Их на трехпалубном теплоходе было несколько. В путевку было все включено, и они с Настеной обошли их все по очереди. В каждом из них было свое очарование, в каждом звучала музыка, а по вечерам в центральном вживую играл небольшой оркестр и пели два солиста, мужчина и женщина, иногда сливаясь в дуэте. Тут-то и подсел к ним как-то вечером, обращаясь за разрешением к дочке, ничем не примечательный мужчина. Наташка с интересом следила, как не первой молодости мужик обхаживает ее двенадцатилетнюю дочь, занимая ее шутками и полудетскими прибаутками и как бы не замечая ее красавицу-маму. Его тактику она, конечно, поняла сразу, но пусть хоть ребенка развлечет. В общем – познакомились. Его звали Миша, и оказался он продюсером этого самого музыкального коллектива, который их развлекал по вечерам. Он сумел завоевать внимание Настены, и она все время просила Наташу пойти к веселому дяде Мише. Он поил их коктейлями, водил в гримерку к артистам и всячески развлекал дам своего сердца. Короче, к концу поездки он договорился с Настеной, что будет жить у них с мамой, и мама не возражала. За эти дни Гусева уже привыкла к его сутулой фигуре рядом, с ней он был ровен и предупредителен, не зная, как подступиться к ней. Это-то и подкупило ее. Обычно мужики сразу пытались взять ее в оборот, а тут такая скромность. И когда по возвращении теплохода в Москву оказалось, что дяде Мише негде ночевать, Наташа, понимая эту маленькую ложь, пригласила его к себе. Так они стали жить вместе, чего она сначала никак не предполагала. Но Миша оказался предприимчивым продюсером, кроме работы с той группой, что пела на теплоходе, он приглашал в перестроечную Россию всяких поп-идолов из-за бугра и неплохо на этом зарабатывал. Они купили «БМВ», пригнав машину прямо из Германии, куда они ездили вдвоем с Наташкой. Вскоре после этого они зарегистрировали брак. Но деньги в силу нерегулярности приездов забугорных звезд быстро кончались. А если не кончались, то Миша садился на кухне с бутылкой дорогущей водки и обзванивал своих друзей, а в друзьях у него были сплошь поп-звезды девяностых. Так Наташка познакомилась со всем цветом постсоветской эстрады. И даже подружилась с Аленой Апиной, с которой их связывала кроме простой человеческой симпатии дружба их дочерей. Гуляли у них хорошо, с размахом, но Миша не останавливался, даже когда последний гость оказывался за порогом. И Наташка, которая за последнее время пристрастилась к водке, так как врачи из-за подсаженной поджелудочной запрещали пить что-либо иное, не могла ни перепить, ни остановить его. И на несколько дней оставалась соломенной вдовой. А потом, если Миша просыхал, то начинались гастроли его группы, и он вновь пропадал неделями, а то и месяцами. Его отсутствие Наташка по старой памяти скрашивала приятными знакомствами и еще более приятными встречами, и когда Миша однажды, вернувшись с очередных гастролей, сказал, что ей надо сходить провериться на предмет сифилиса, она очень испугалась. Она подумала, что кто-то из прежних кавалеров из ревности ее заложил, а Миша теперь решил поиздеваться над беззащитной женщиной. Но все оказалось куда прозаичнее: это Миша подцепил заразу на прошлых гастролях и теперь пытался обезопасить семейный очаг. Слава Богу, у нее ничего не обнаружили, но в целях профилактики она все-таки прошла курс лечения. В это время ей нельзя было пить, и она, сжав зубы, молча, проклинала Мишу и решала, как подать на развод, чтобы сделать ему побольнее. Но в день, когда курс был кончен, она напилась и оказалась опять в постели с Мишей. Развод был отложен, но с того дня они выпивали вдвоем, а когда Миша падал в кровать, Наташка вызванивала кого-нибудь из своих сексуальных партнеров и продолжала застолье, только падала в бывшей детской в кровать уже не одна. Настена к тому времени жила в бабушкиной квартире, так как дедушка, Герберт Иванович, уже умер, а с бабушкой повзрослевшей Насте было гораздо свободней. Наташка же, когда никого выцепить не удавалось, звонила Оглоедову и по часу-полтора рассказывала ему, как ей хреново жить. А Серега еще жил у Павы и безумно ревновал свою Лену. Красавчик привык к ночным звонкам сокурсницы, и теперь на ночь просто отключал в своей комнате запараллеленный телефон. Оглоедов, боясь разбудить Лену, вытаскивал аппарат на длинном шнуре в кухню и, кутаясь в одеяло, сонно поддакивал Наташке, пока не просыпался окончательно. Лена, конечно, каждый раз просыпалась, но делала вид, что ничего не замечает. В их с Оглоедовым отношениях уже давно наметилась трещина. Она несколько раз исчезала из дома, но Серега каждый раз находил ее и уговаривал вернуться. Поэтому Мизинова приберегала этот повод с ночными звонками для окончательного разрыва, но пока уходить было не к кому. Все клеившиеся к ней кандидаты были или женаты, или не подходили ей по другим параметрам. А до Сереги потихоньку доходило, что Лена не так проста, как казалась. Первое, что его удивило после их побега, было то обстоятельство, что Лена не сообщила своей дочке Алисе, которая на тот момент училась в ветеринарном училище и жила в общаге в другом городе, ничего об ее предстоящем исчезновении. И позвонила ей с известием, что она жива и здорова, спустя месяца два или три. И хотя Оглоедов понимал, что в этом есть смысл, потому что Двоеглазов первым делом бросится к ее дочке и начнет выпытывать, где беглянка, а та может проговориться, железная выдержка Мизиновой насторожила Серегу. А потом, постепенно узнавая подробности ее прежней жизни, он с удивлением понял, что в ней сидит ген патологической неверности. Ни с одним своим мужем, законным или гражданским, она не жила с тем, чтобы не пойти налево и не завести очередного кандидата в мужья. Собственно, сейчас она тайно от Оглоедова и собиралась подыскать какого-нибудь москвича, чтобы исчезнуть теперь уже навсегда. А повод с Наташкиными звонками держала на всякий случай про запас. Мало ли что в жизни может случиться? И если бы не происшествие с Красавчиком, когда она оказалась в его кровати почти случайно, просто затмение какое-то нашло, то все бы и произошло по ее плану. И теперь ей пришлось уйти к сестре, а Оглоедов транзитом через Валеру Брюса оказался в квартире Лены Беспощадных, находившейся всего метрах в трехстах от обиталища Наташки Гусевой. Да тут как раз подкатил его день рождения. Оглоедов сначала купил себе небольшую магнитолу, которую давно хотел иметь, а тут решил приобрести как бы в качестве подарка самому себе. Но на самом деле он хотел, чтоб под рукой, когда Наташка будет у него, была музыкальная шкатулка, под которую можно уложить подругу. Потом он накупил всякого спиртного: шампанского, пару ликеров, две бутылки импортной водки со вкусом и клюквы, и клубнички – и ко всему этому богатству приобрел всяких сладостей и вкусностей, а потом позвонил с приглашением Наташке. Та его поздравила в ответ и сказала, что придет, только ненадолго. Он побежал встречать Гусеву к ее дому, так как дороги к нему она еще не знала. Она вышла какая-то слишком спокойная, если не сказать отрешенная. Серегу это немножко покоробило, но он старался не обращать внимания и все время старался шутить. Но Наташка никак не реагировала на его шутливые потуги, и собственный юмор казался ему плоским и казарменным. Они поднялись в квартиру Беспощадных и прошли в комнату. Усадив подругу, Оглоедов бросился открывать шампанское. Наташка сказала, что шампанского врачи не велят ей пить, только водку, но продолжала держать бокал в руках, размешивая в раздумье шипучий напиток, чтоб побыстрее выгнать пузырьки, расправленной витой проволокой, удерживавшей перед этим пластмассовую пробку. Затем все-таки выпила и, закусив шоколадкой, минут через двадцать сказала, что ей надо сбегать домой и что она скоро вернется. Оглоедов уныло согласился. Прошел час, другой, третий, но Гусевой не было. Серега выпил для храбрости и набрал ее номер. Наташка полусонно ответила, что уже поздно, но так как Серега не отставал, сказала, что выйдет на несколько минут к подъезду. Оглоедов сложил в сумку водку, шоколад и батончик твердой колбасы и побежал по знакомой дороге. Наташка вышла и медленно пошла по направлению к скверу, где скандально известный скульптор понаставил фигурки медведей и других животных, так как напротив скверика находилась его мастерская, она же и дом приемов. Стоял февраль, снег лиловел в вечерних сумерках, а они сидели на спинке скамьи, и Серега вновь пытался шутить, но рассмешить царевну-несмеяну по-прежнему не удавалось. Он открыл бутылку клюквенной, и они отпивали по глотку, заедая с трудом отгрызаемой твердой колбасой. Он по обыкновению, несмотря на выпитое, скоро замерз и, поняв, что ждать тут нечего, пошел провожать Наташку домой. А через несколько дней она ему позвонила сама. Как всегда среди ночи и как всегда набравшаяся. Чтобы не будить хозяев, всегда ждавший ее звонков и поздно ложившийся Оглоедов приспособился отключать параллельный телефон в их комнате, а утром подключать. «Ну, ты как?» – спросила она и, не дожидаясь ответа, стала рассказывать о том, как ее нашел бывший одноклассник, в которого она была безответно влюблена в пятом классе. «Ты представляешь? – она смешно тянула последний слог. – Мы сидели в его машине у нас во дворе, я смотрела на него и думала, ну где ж ты был? А у него теперь свое дело, жена, двое детей, короче, он в шоколаде. А ты, говорит, все такая же красивая! Ты представляешь? Ну что я могла сделать? И я сделала ему минет». До Оглоедова не сразу дошло, что произошло, и он на автомате спросил: «Что, прямо в собственном дворе, под собственными окнами?» «Да, - безмятежно ответила Наташка, - а что? Миша же на гастролях». Оглоедов почувствовал, что у него перехватывает от злобы горло, и поспешно сказав: «Кажется, мы разбудили моих хозяев, потом договорим!», бросил трубку. Несколько дней он кипел от злобы, так как в мозгу все время всплывал их последний разговор. Остывать он начал только после того, как выплеснулся в чем-то вроде эпиграммы: