Книга Слепой. Первое дело Слепого. Проект "Ванга" - Андрей Воронин

Эта небрежно замаскированная угроза была произнесена простым, будничным тоном, словно Грабовский вовсе и не угрожал, а констатировал факт – немного неприятный, но вместе с тем вполне обыкновенный, вроде того, что протекает крыша или заедает дверной замок. Из-за этого его слова прозвучали как-то особенно правдиво и достоверно, так что Максим, не очень-то веривший в подобные вещи, поневоле ощутил некоторый дискомфорт. До сих пор ему никогда не приходилось иметь дела с экстрасенсами или хотя бы принимать участие в тянущихся уже не первую сотню лет дебатах вокруг сверхчувственного восприятия, ясновидения и прочей полумистической петрушки. Однако, готовясь к этому разговору, он довольно основательно ознакомился с вопросом и выяснил, что позиция официальной науки в отношении людей, подобных Грабовскому, осталась, в общем, такой же, как в начале девятнадцатого века, когда были предприняты первые, вполне наивные попытки точно установить, существует ли в действительности такое явление, как сверхчувственное восприятие. Тогда группе ясновидцев было предложено прочесть текст на листках бумаги, спрятанных в запечатанные конверты; тот опыт ничего не доказал и ничего не опроверг, и за истекшие с той поры без малого две сотни лет в данной области знания почти ничего не переменилось. Строго говоря, до сих пор никто так до конца и не понял, существует ли она вообще, эта область знания. Были придуманы и использованы десятки новых, порой очень остроумных методов исследований, проведены тысячи экспериментов, но, как справедливо заметил все тот же Грабовский, прав по-прежнему был тот, у кого шире глотка. До сих пор ни один ученый, дорожащий своей репутацией, не взял на себя смелости прямо, без «но» и «если», заявить по этому поводу хоть что-то определенное, сказать твердое «да» или такое же твердое «нет».

При этом к услугам экстрасенсов, колдунов и целителей всех мастей по-прежнему прибегали все или почти все, начиная от доярок и кончая главами государств. Главу государства можно обзывать как угодно – у себя дома, на кухне, когда никто не слышит, – и думать о нем можно что угодно, но темный, замороченный, пребывающий в плену глупых суеверий недоумок стать во главе государства не может по определению. Да и доярка, если уж на то пошло, не будет с поклоном подносить местной знахарке молоко, яйца и леденцы в бумажном кулечке, если та не способна ей помочь. Следовательно, во всем этом определенно что-то есть; таково общественное мнение, да и мнение официальной науки недалеко от него ушло.

А раз так, можно допустить, что только что прозвучавшая угроза Грабовского – отнюдь не пустое сотрясение воздуха…

«А, чтоб тебя, – сердито подумал Максим. – Надо же, какой ловкий подонок! Как он навострился на нервах играть! Грозить ножом или пулей – это значит дать человеку повод обратиться в милицию. А тут вроде и пригрозил, и напугал, а мне и пожаловаться не на что. Я рационалист, я во все эти штуки не верю, а уж милиция-то в них не верит и подавно. Они там тоже все до одного рационалисты и прагматики – по крайней мере в служебное время. Им ничего не докажешь, да я и не собираюсь им ничего доказывать. Тут бы себе хоть что-то доказать, так ведь и это не получается! Я ведь уже и не знаю, верю во всю эту чепуху или нет. Не знаю, но боюсь. Потому что страшно. Вон, глазищами-то как сверкает!»

Вид у Грабовского и впрямь был внушительный. Его вечно угрюмое, грубо вылепленное лицо свидетельствовало о большой силе духа, а пронзительный взгляд глубоко посаженных глаз, казалось, проникал в самые сокровенные тайники души, с привычной небрежностью сканируя их содержимое, добираясь до самых потаенных мыслей и чувств. Да, Борис Григорьевич, вне всякого сомнения, был наделен железной волей и дьявольской проницательностью, а это делало его весьма серьезным противником независимо от наличия или отсутствия у него широко разрекламированных экстрасенсорных способностей.

– Да, – сказал Максим с такой льстивой интонацией, что любой, кто хорошо его знал, непременно понял бы, что он, во-первых, взбешен, а во-вторых, издевается над собеседником, – вашим врагам не позавидуешь.

– Факт, – небрежно согласился Грабовский, то ли не заметив издевки, то ли не обратив на нее внимания. – Тяжело это, чтоб ты знал – обладать силой. Легче вагоны разгружать, ей-богу. Целый день вкалывай как проклятый да еще и за собой следи, чтоб ненароком, случайно кому-то не навредить. Я ведь не злодей какой-нибудь, порчу на людей за деньги не насылаю. Хотя мог бы, между прочим. Знал бы ты, какие суммы мне за это предлагали! И какие люди это делали…

– Бизнес? – предположил Максим.

– И бизнес, и политика… Сам подумай, кому неохота просто так, за здорово живешь, не прилагая никаких усилий, на самую верхушку вскарабкаться? Вот и идут: Борис Григорьевич, помоги… Но я об такие дела не пачкаюсь. Одно дело – помочь человеку, когда у него рак в последней стадии или, скажем, родственник потерялся. А всякой сволочи деньги да власть на блюдечке подносить – слуга покорный! Ты, когда станешь обо мне писать, на это особое внимание обрати.

– Простите? – переспросил Максим, сделав вид, что не понял. – Мне почудилось, или вы только что начали давать мне указания?

– Это не указание, а пожелание, – благодушно возразил Грабовский. – А указания… Ну, как бы тебе объяснить? Статью-то обо мне ты ведь все равно напишешь, так?

– Вероятнее всего, – сдержанно согласился Максим.

– Напишешь, напишешь. Ты ведь у нас не из тех, кто просто так, от нечего делать, убивает время, слоняясь по чужим домам. Твое время, как и мое, приличных денег стоит. Так что статью ты, конечно, напишешь, и, возможно, даже не одну. И будет она либо хвалебная, либо ругательная. Одно из двух.

– Есть еще третий вариант, – напомнил Соколовский. – Материал может быть просто объективным: пришел, увидел, рассказал.

Грабовский пренебрежительно фыркнул и слил в стопку остатки водки из графина.

– Какая там еще объективность? – отмахнулся он и выпил. – Ты, может, и постараешься быть объективным, но толку от этого все равно не будет. И сам на гребне не удержишься, непременно примешь какую-либо сторону, а читатель сделает выводы. А ему, читателю, это надо? Ему надо, чтоб ты меня либо превозносил до небес, либо ругал на все корки. Вот тогда ему интересно, даже если он с твоей позицией и не согласен. А объективность твоя никому не нужна, и в самую первую голову – главному редактору. Ему тиражи надо повышать, завлекать читателя, а ты ему подсовываешь свою пресную объективность: с одной стороны, нельзя не признать, с другой стороны, невозможно согласиться… Знаешь, куда он тебя с твоей объективностью пошлет?

– Догадываюсь, – сказал Максим. Хуже всего было то, что Грабовский был прав на все сто. – Приятно, что вы так печетесь о моем читателе. Но должен вам заметить, что больше всего на свете читатель обожает именно, как вы выразились, ругательные статьи. Публика любит скандалы…

– И чудеса! – перебил его Грабовский, энергично воздев к потолку указательный палец. – Чудеса у нас котируются наравне со скандалами. А лучше бы тебе, корреспондент, просто восхититься чудом. Тогда все будут довольны: и читатель, и редактор, и я… Ну, и ты, конечно. Ты себе даже не представляешь, как ты будешь доволен.