Книга Игра в классики на незнакомых планетах - Ина Голдин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот тебе и крайний вылет, – сказал он, оторвавшись от трубки и закашлявшись. – Вы вроде за категорией сюда летели, да? Будет вам категория. И направление. Сказать куда?
– Я все возьму на себя, – устало сказала Шивон, опустившись на диван и закрыв ладонями глаза. – И не надо мне про крайний… Из гагаринцев не уходят.
– Как бы вы жили, если б оставили Землю вот такой? – спросил Старший брат. – И как они будут жить? Вы об этом подумали?
Шивон потянулась, забрала у него трубку и вдохнула кислорода.
– Будут жить, – пробормотала она. И почувствовала его руку на своем плече. Теплую руку. Удивилась.
– Рапорт напишу, – тихо сказал Любен, придвигаясь ближе. – Такой рапорт…
– У меня есть на них документы. – Шивон привалилась к нему, прижалась щекой к его плечу.
В багажном отсеке Пилар читала вслух:
– «Странно-семейный рыжий хор слаженно тянет гимн о Христе, в котором – как бы хор ни старался – все равно звучат нотки старинной островной тоски. Так же, наверное, запевал хор, провожая эмигрантов, доверившихся сомнительному счастью третьих палуб, на которых их уносило в океан…»
Где-то позади, в пространстве, горела планета Сельве.
Интерлюдия
Когда они наконец прилетели, страхи ушли, но и ушло и ощущение праздника. Земля удивила их меньше, чем в прошлый раз, – но в то же время будто стала тоньше нить, которая связывала их с родиной.
Прощались со «сходящими на берег» долго; упились в баре космопорта так, что их всех приняли за гагаринцев. Только на второй день Шивон удалось оторваться от честной компании и сесть на экспресс в Дублин.
Улицу О’Коннелла обсадили венерианскими аррихами; видно, земные деревья вышли из моды. И все равно она казалась почти не изменившейся. Так же вздевал руки к небу Джим Ларкин, так же непоколебимо взирал с пьедестала сам O’Коннелл. И почта стояла, и реял над ней триколор.
Шивон думала: «Сколько же мы навидались. Перевидали. Каждая планета – открытие, надо приспосабливать глаза, уши и язык – к новым звукам, к новым цветам, к первым словам. В конце концов новизна утомляет. Хочется вернуться к простоте, вросшей в душу. Простоте и серости переулков родного города, которые знаешь наизусть; к обшарпанности магазинчиков, где твоей семье всегда отпускали в кредит. От изысканного, чужого букета запахов – к аромату яблоневых лепестков».
Нет больше яблонь, остались аррихи и еще какие-то деревья, которым она и названия не знала.
И в кофейне толпился обычный межпланетный люд.
– Мне бы кофе со сливками, – сказала Шивон.
– Простите?
– Кофе. Эспрессо. Со сливками.
– Мокэспресс? С синим льдом? У нас есть марсианская добавка…
– Да нет, – сказала Шивон. – Кофе…
Официантка замерла, зеленые ирландские глаза застыли. На плече замигала лампочка, через пару минут появился менеджер. Живой.
– Вы с корабля? – спросил менеджер. – Сожалею, но кофе запрещен на всей территории Земли, указ Министерства здравоохранения. Можем предложить вам напиток «Бодрость» на основе венерианского корня…
Шивон развернулась и пошла от стойки прочь.
– Тройной мокэспресс, два марсианских и одну «бодрость», – заказал тот, кто стоял рядом.
Боже сохрани – что же сделали они
С городком, что я так любил!
Лоран прилетел к ней на третий день. Шивон обняла его, как потерянного брата. Никогда она так не скучала по нему в космосе – там они могли по несколько лет работать на разных кораблях и видеть друг друга только на экране – и ничего, а здесь…
Они стояли на балконе отеля, и с балкона Дублин казался городом из сна.
– Лоло, Лоло, что это такое? Это не Земля… Я попросила кофе со сливками, а они даже не знают, что это такое…
– Я заказал в ресторане бокал «Кот дю Рон», так на меня смотрели, как на идиота… Конечно, с тех пор как на Роне космодром… Но я, знаешь, как-то упустил это из виду, как-то… забыл.
– У них такой акцент. То есть совсем нет акцента – ты заметил?
– Жуть какая-то. Марсельца не отличишь от бретонца. Приехали, Галасоюз, речевая норма – так ее…
– А как они на нас таращатся…
– «Вы что, с корабля»? – произнесли они хором и рассмеялись.
– О Господи, мы никогда не вернемся на Землю – да?
– Неправда, глупая, – прошептал Лоран, прижимая ее к себе, – неправда. Это мы – Земля. Мы…
– Они вырубили все яблони, – тихо сказала Шивон.
– Ничего, – сказал Лоран. – Ничего…
– Лоло… слушай… кофе запретили… А это – может, тоже запретили?
– Пусть попробуют, – лаконично отвечал Лоран. Он остался французом, как бы ни изменилась его Франция.
Он снова нашел ее губы, и больше она ни о чем не спрашивала. За окном гудел город, чужим сердцем билась незнакомая музыка в барах, и венерианские аррихи распространяли в воздухе беспокоящий, горьковатый запах.
* * *
Потом Лоран уехал к себе в Довиль, а Шивон улетела в Балликасл. Ходила по берегу моря – небольшому отрезку, выгороженному для туристов, где скалы и трава по-прежнему были настоящими. Вроде бы долгожданное родное море – но ничего особенного не чувствуешь, это просто еще один город, где пришлось побывать.
Просто еще одна планета.
И все-таки – Шивон стала перебирать на память все свои рейсы: есть ли во Вселенной другое место, где ей хотелось бы жить?
Разве что – на Омеле, где она как-то отмечала Рождество. К тем планеткам, где проводишь праздники, всегда испытываешь особую нежность.
– Пожалуйста, укажите планету, с которой вы прибыли, – попросил автомат.
«Земля», – нажала Шивон.
Узкая кабинка с темно-бордовой занавеской напоминала одновременно аппарат «быстрого фото» и конфессионал тесной старой церковки в Баллиноре.
– Пожалуйста, выберите вашу конфессию, – сказал автомат.
Шивон выбрала «католичество».
– Пожалуйста, выберите язык исповеди…
«Английский, Северная Ирландия», – нажала она.
Голос, которым ее поприветствовал автомат, был действительно голосом ирландского католического священника – этакого отца О’Рейли, доброго и философствующего со своей паствой, втихую пьющего и ходящего на регби по воскресеньям. Типичного, одним словом.
Слишком типичного.
– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешила, – сказала Шивон, опустившись на колени. – Последний раз я исповедовалась… очень, очень давно.
– Я слушаю, – сказал виртуальный отец О’Рейли.
