Книга Зимний Туман - друг шайенов - Евгений Костюченко

— Но есть постановление конгресса, которое объявляет все незаселенные земли от Атлантики до Западного океана собственностью правительства, — не сдавался профессор.

— Обычный трюк земельных спекулянтов, занявших государственные кресла, — с усмешкой заявил Домбровский. — Что такое незаселенные земли? Откуда чиновник в Вашингтоне может знать, что тот квадратик на карте, который он продает за тысячу долларов, никем не заселен? Не сомневайтесь, профессор. Наши люди заселят любой участок, дай им только волю. Заселят, расплодятся и расползутся во все стороны. И от Атлантики до Западного океана будет звучать русская речь.

— Это смелый исторический эксперимент, вот и все, что я могу сказать в ответ, — сдался Фарбер.

— Профессор, даже я никогда не спорю с господином Домбровским, — признался князь и снова наклонился над картой. — Итак, Стивен, что вы скажете, к примеру, вот про эту долину к северо-западу от озера?

Гончар глядел на извилистые линии и блеклые краски карты, пытаясь вспомнить, как выглядели эти места. Медные холмы, голубые горы и изумрудные озера в обрамлении серебристой полыни…

— Там можно встретить стоянки оглала.

— Кто такие оглала?

— Кочевники и охотники. Одно из племен народа, который называется дакота.

— А здесь, восточнее?

— Раньше здесь всегда жили сиссетоны.

— Не знаю таких.

— Оседлые земледельцы. Тоже из дакоты. Их еще называют сиу.

— Сиу? О, про этих-то я слышал. Много слышал. К ним тут относятся так же, как к апачам в Калифорнии. С такими соседями будет непросто договориться. Но ведь сиу — кочевники, а вы говорите, что они возделывают землю.

— Сиссетоны, дакота, оглала, черноногие, бруле, хункпапа, лакота, тетоны… Я мог бы перечислять долго. Все эти племена называют общим именем "сиу". Но общим для них всегда был только язык. У них разные обряды, разный образ жизни. Иногда они воюют между собой, чаще — со своими соседями. За что и получили такое название. Ведь "сиу" на языке оджибвеев означает "враг". Кстати, и "апач" значит то же самое, только уже по-арапахски.

— Я не хочу сеять вражду из-за земли, — сказал князь. — Мы умеем договариваться. Значит, говорите, здесь живут сиссетоны? Так и запишем.

Салтыков обвел участок на карте и надписал его.

— Пошли дальше…

Уступив настойчивости князя, Гончар рассказывал о племенах, с которыми когда-то пересекались его пути. Он и сам диву давался, как много случилось таких встреч и какими разными они были. Года два назад он все лето прожил с женщиной из племени бруле и научился сносно изъясняться на языке сиу. Их ближайшими соседями были черноногие, с которыми бруле общались только на расстоянии винтовочного выстрела. Гончар так и не увидел ни одного, потому что тех, кого ему удалось подстрелить, сородичи утаскивали с собой.

Князю, как видно, захотелось показать, что он тоже кое-что знает о коренных американцах. Он рассказал о тлинкитах и алеутах, с которыми целый век воевали русские на Аляске, и даже показал диковинный кинжал с двумя клинками. Верхнее лезвие, короткое, было режущим, а нижнее — колющим, как стилет. Рукоятка между клинками была обмотана блестящим черным шнуром, сплетенным из человеческого волоса.

— В бою тлинкиты привязывают кинжал к руке, — сказал князь. — Даже у убитого не вырвешь.

— Это подарок? — спросила Мелисса.

— Тлинкиты не дарят оружие, — ответил Салтыков. — Они вообще не обмениваются подарками. Дарящий проявляет слабость. А слабых надо грабить. Будем надеяться, что у сиу немного другая жизненная философия.

— Другая, — согласился Гончар. — Но враг — не самый плохой сосед. По крайней мере, ясно, чего от него можно ждать. А сиу — непредсказуемы. Никто не знает, как они поведут себя через год. Конечно, поселенцы могут рассчитывать на помощь армии. Но в каждом дворе не поставишь часового.

— Армия? Это не для наших. Нет, мы обойдемся без военных действий.

Они просидели над картой до обеда. Но когда послышались звонкие удары по рельсу, князь и Фарбер отказались от угощения.

— Нам надо спешить обратно. — Князь ловко свернул карту. — Завтра с утра выступаем. Переход небольшой, через пару суток вернемся, но надо все еще сто раз проверить. Знаете, как говорят в армии? Идешь в поход на день — бери патронов на неделю.

— А я должен как можно скорее вернуться в Денвер, — сказал профессор. — Шериф Палмер отвезет нас на станцию и посадит на поезд.

— Позвольте мне проводить вас хотя бы до города.

— Зачем? Вы и так уделили нам слишком много времени.

Но Гончар уже был в седле.

Они с Мелиссой ехали впереди, далеко оторвавшись от остальных всадников.

— Ты сердишься на меня?

— Нет. Это даже хорошо, что ты не успел поговорить с папой. Он еще не готов, понимаешь? Если я выйду замуж, он останется совсем один. Да, хорошо, что мы ничего ему не сказали.

— Я обещал ему, что не появлюсь в вашем доме до осени, — сказал Гончар. — Вот осенью и поговорим. К тому времени многое изменится.

— И тогда ты сбреешь свою ужасную колючую бороду?

— Обещаю.

— А почему ты отказался помочь князю? Он хороший. И без проводника ему будет трудно.

— Он прошел без проводника половину континента. Не волнуйся за него.

— Я волнуюсь не за него, а за тебя. По-моему, ты ведешь себя не слишком осторожно. Если бы я была в розыске, я бы лучше ушла с экспедицией, чем жить на виду.

— Не волнуйся, я буду осторожен.

— Теперь ты должен быть еще осторожнее, чем раньше. Представь, в каком идиотском положении я окажусь, если тебя убьют.

— Да, тебе не позавидуешь.

Она покраснела и снова обиженно замолчала. Тишину нарушал только мягкий топот копыт и поскрипывание сбруи. Гончар хотел сказать что-нибудь ласковое и веселое, но Милли приложила палец к губам:

— Послушай, как поет…

Кто-то из казаков негромко затянул песню.

Черный ворон, друг залетный,

Где летал так далеко?

Ты принес мне, черный ворон,

Ручку белую с кольцом.

Вышла девка на крылечко,

Пошатнулася слегка.

По кольцу она узнала,

Чья у ворона рука.

То рука ее милого -

Знать, убит он на войне,

Он, убитый, незарытый,

В чужедальней стороне.

Его кудри золотые

Ковылями зарастут,

Его очи голубые

Васильками расцветут.

Кости белые в пустыне

Будет дикий зверь глодать,

А душе его по свету -

Неприкаянной летать…