Книга Жертвенный агнец - Карло Шефер

— Она меня доконает, — прошептал Лейдиг. — И почему она не убила меня еще в своей утробе? Я больше так не могу…

— Тогда вы просто ступайте с нами, — шепнула Ильдирим и взяла беднягу под руку. — Мы все равно собираемся где-нибудь поужинать.

Лейдиг покорно кивнул. Совсем некстати в памяти Тойера всплыли первые строки знаменитого хита:

Потерял я свое сердце в Гейдельберге,

летней ночью, над величавой рекой…

Гаупткомиссару вспомнился тот, давний Гейдельберг, когда по Главной улице еще ходил транспорт, даже грохотал трамвай… Демонстрации протеста против подорожания проезда, нарастание напряженности, водометы на улицах. Странное было время. Дискуссии на телеэкране о том, грозит ли государству опасность, когда пара дюжин молодых людей громит банки. Зернистые черно-белые фотографии добропорядочных граждан, требовавших смертной казни для террористов, радостно, с улыбкой требовавших… Нет, дело его не отпускало.

Лейдиг не был голоден, и они сначала заглянули в кафе «Буркхард». Старший гаупткомиссар пропустил под кофе с молоком вторую порцию ликера на травах. По его черепной коробке разлилось приятное тепло, мозг опушился нежнейшими волосками.

— Еще не знаю, что мне делать с освободившимся временем, — размышлял вслух Лейдиг.

Будто доказывая, что наконец-то стал взрослым, он мучился над бокалом рислинга, разбавленного минералкой. От шоколада, обильно сдобренного сливками, на верхней губе Ильдирим остались маленькие усики; Тойер нашел их прелестными и не стал о них говорить.

— Квартира, что мне делать с квартирой? Она слишком велика для меня, тем более что я наконец-то вышвырну из нее темно-зеленую конструкцию из полок со встроенной узкой детской кроватью. Да что там вышвырну! Я разрублю ее топором и сожгу…

Тойер, сонно моргая, посмотрел на бурую деревянную обшивку стен, потом повернул голову вправо и окинул взглядом нижний конец улицы. Будто по заказу, там появились они, персонажи Старого города. Вон тот, в желтых сабо, маленький старьевщик, и тот, кто разговаривал как доктор, а сам держал оружейную лавку… Сейчас они прошествуют мимо, а потом снова посыплется снег. Можно будет пройтись в полонезе вокруг церкви Святого Духа, увидеть с противоположной ее стороны огромную летающую конструкцию, созданную безумным профессором, который жил на склоне горы в готической вилле, и полететь на ней в бескрайнее космическое пространство. Гаупткомиссар представил себе, как он отделяется от толпы веселых курпфальцских дураков. Куда же их занесло? На какую-то пустынную планету, где лишь серая пыль и никаких красок. Небо тоже серое, разумеется, ведь никаких красок нет, в том числе черной и белой, вообще никаких красок, только смесь из любви, правды, жизни и вечности.

Оказывается, он чуточку задремал. Сделав над собой усилие, он подозрительно взглянул на своих спутников. Ильдирим и Лейдиг что-то оживленно обсуждали, так что все в порядке, можно размышлять дальше. Ему снова вспомнились бурные семидесятые годы. Пильц-Мюллер-Шустер, коллектив безумцев, бездарный Пильц, примкнувший к нему, чтобы проявить себя хоть там. А может, его соблазнили выкладки новых марксистов и он захотел вовремя оказаться на нужной стороне — Че на рубашке и Блох на книжной полке. Тойер симпатизировал тем людям, хотя, когда поступал соответствующий приказ, арестовывал их. Не исключено, что Пильц тоже попадался ему в те годы, хотя, конечно, теперь этого уже не припомнить.

Неужели пастор убил девчонку — из-за того, что занимался с нею блудом? Ведь они этого даже не проверили. Возможно, их представление о церковной морали было не самым верным? Картинки снова сменились, он опять очутился в вечности, один, он что-то отыскивал в своих карманах, потом бросил, ведь можно поискать завтра, через сто, через миллион лет. Он вскрикнул…

Ильдирим серьезно смотрела на него. Лейдиг серьезно смотрел на него. Поэтому он тоже сказал с подобающей серьезностью:

— Я задремал и видел сон, будто я нахожусь на планете, где нет ни красок, ни времени.

— Тогда все хорошо, — кивнула Ильдирим. — Пока ты витал в облаках, нам с Лейдигом пришла в голову интересная мысль. Что, если вам поменяться с ним квартирами? И я перееду к тебе вместе с Бабеттой.

— Он из-за этого так заорал? — поинтересовалась официантка, слышавшая последние фразы. — Что-нибудь еще будете заказывать?

Ночью гаупткомиссар целиком и полностью согласился на квартирный обмен, так как Ильдирим впервые любила его таким способом, который порицают все мировые религии. Охваченный эйфорией, кое-как одевшись, он стоял у окна и глядел на Берггеймерштрассе.

— Когда я был маленьким, здесь, на Берггеймер, жила моя глухая и старая тетка. Я рассказывал тебе?

— Нет, — по-кошачьи промурлыкала грешница турчанка, уткнувшись лицом в его спину. — Глядя на тебя, трудно заподозрить, что ты когда-то рос в нормальной человеческой семье. Мне все время представляется, что ты вынырнул на свет, словно кактус, из послевоенной почвы…

— Я помню ее совсем смутно. Однажды я был тут вместе с родителями, и мы смотрели фильм «Трое с бензоколонки», там еще песня…

— Только не это…

— Да не буду я, не бойся… Песня была о дружбе, и тетка громко подпевала…

— Почему ты рассказываешь мне об этом?

— Сам не знаю… — Старший гаупткомиссар был счастлив.

Они подремали еще немного, пока телефон Ильдирим не разразился «Лунной сонатой». Кажется, звонил кто-то из прокуратуры — Тойеру не хотелось вникать в подробности, как не хотелось и возвращаться в этот зимний мир.

— Зельтманн отстранен от должности.

Она потянулась за сигаретами и проговорила почти удивленно:

— Когда он в прошлом году активно препятствовал расследованию, ему все сошло с рук, а тут его сняли после какой-то несчастной пресс-конференции. По-моему, типичная ситуация.

Тойер выудил сигарету из пачки:

— Как ни смешно, но у меня появилось ощущение какой-то потери и пустоты. Честное слово.

Вскоре после этого ослепляющая мигрень сбила его с ног. Он слышал, как Ильдирим что-то говорила ему про чай, который заварит, но он героически отклонил ее предложение и побрел домой. Через город, лишь наполовину воспринимавшийся его сознанием, — остальное заслоняли молнии, сверкавшие в зрительных рецепторах. Верна ли вообще его версия? Действительно ли он был против официально объявленных результатов? Или всего лишь против объявившего их? Да и в личном плане: любил ли он Ильдирим или турчанка просто возбуждала его своей молодостью? Шнурок, развязавшийся на правом ботинке, пропитался бурой талой водой. Теперь налево, на мост, ведущий в Нойенгейм; когда-то здесь тоже что-то случилось… Вот только он не помнит, что именно. Берлинерштрассе — угол Мёнххофштрассе, сколько времени? Циферблат часов превратился в отшлифованную монету, гаупткомиссар не мог разобрать, где стрелки… Вот и аптека, теперь недалеко… Большие часы на стене дома. Темнота? Да, но что означает это слово? Восемь часов… уже… еще…