Книга Чума на оба ваши дома - Сюзанна Грегори

Бартоломью сжал голову руками. Два убийства в колледже. А сэр Джон? У Бартоломью появились серьезные подозрения, что это не было самоубийство. Он склонялся к мысли, что и мастера убили за что-то такое, что тот знал или вот-вот мог узнать. И похоже, Августа тоже убили за то, что ему было известно, или кто-то считал, будто ему что-то известно. А бедного, не обидевшего и мухи брата Пола убили, потому что он был слишком болен, чтобы присутствовать на треклятом обеде в честь Уилсона! Бартоломью подошел взглянуть на Монфише. Не исключено, что к исходу дня убитых будет четверо, ибо тщедушный человечек не выказывал никаких признаков улучшения, а губы у него уже начали синеть.

III

Со двора донесся голос Уилсона. Сегодня ему предстояло перебраться в более просторную комнату сэра Джона, и слуги суетились, чтобы подготовить ее в соответствии с изощренными требованиями нового мастера. Значит, прошлую ночь он провел в своей старой комнате, которую делил с Роджером Элкотом. Бартоломью выглянул из окна и увидел, как Элкот несется по двору впереди Уилсона, а Элфрит разбудил еще и отца Уильяма. Майкл, спавший очень чутко, выглянул из окна и пытался понять, что происходит, а Гилберта, очевидно, отправили за Робертом Суинфордом и Жилем Абиньи.

Уилсон важно проплыл мимо Бартоломью, на минутку заглянул в перевернутую вверх дном каморку Августа и остановился при виде тела брата Пола. Бартоломью оставил его точно в том же виде, в каком нашел, с торчащим в животе ножом, и это зрелище заставило Уилсона побледнеть.

– Да прикройте же его, черт побери! – рявкнул он на Бартоломью. – Оставьте несчастному немного достоинства.

Бартоломью закрыл тело Пола покрывалом, пока Уилсон с презрением оглядывал коммонеров.

– Да они все пьяны! – провозгласил он. – Мы не потерпим здесь подобного непотребства, пока я мастер!

Бартоломью едва удержался от заявления, что если они и пьяны, то это случилось из-за обилия вина, которое мастер сам и выставил прошлой ночью, и что подобного «непотребства» уж точно не потерпели бы при сэре Джоне.

– Ну, – продолжил Уилсон, смахивая чью-то одежду со скамьи и усаживаясь, – расскажите мне, что произошло.

Бартоломью взглянул на Элфрита. Как старший по должности, право первого слова имел он. Монах сокрушенно покачал головой.

– Я даже приблизительно не могу сказать, какое злодеяние совершилось в этих комнатах, – начал он. Элкот и Суинфорд в предвкушении пространного объяснения последовали примеру Уилсона и уселись на скамью. Отец Уильям встал рядом с Элфритом, предлагая молчаливую поддержку, а брат Майкл в сбившихся на сторону одеяниях прислонился к двери. Абиньи, вид у которого оказался куда менее помятый, чем ожидал Бартоломью, бесшумно прошмыгнул в дортуар и остановился рядом с врачом. Все профессора были в сборе.

Уилсон сложил руки на солидном брюшке и с царственным видом ждал.

– Ну? – подстегнул он.

– Это сложно… – начал Элфрит.

Бартоломью подобрался поближе к Монфише, отчасти для того, чтобы приглядывать за стариком, отчасти – чтобы иметь возможность видеть лица всех собравшихся преподавателей. Не исключено, что кто-нибудь из них совершил нечто ужасное, и ему хотелось понаблюдать за ними повнимательнее. Его терзал стыд: ведь они были его коллегами, а некоторые – например, Майкл и Абиньи – его друзьями, он знал их уже много лет. Ни один из них в жизни не совершал насилия, насколько ему было известно. Он подумал о сэре Джоне, о его обезображенном теле, посмотрел на прикрытый одеялом труп Пола и собрался с духом. Они ему не друзья, если убили сэра Джона и брата Пола!

– Вот что, по моему разумению, произошло, – продолжал Элфрит. Он взглянул на Бартоломью. – Дополняй, если считаешь, что я что-нибудь пропустил. Август умер во время обеда, и Мэттью пошел осмотреть его тело по просьбе мастера Уилсона. Он объявил Августа мертвым, и брат Майкл пришел помолиться за его душу. Майкл вернулся в зал первым, а Мэттью подошел позже.

Уилсон фыркнул, глаза его сверлили Бартоломью. Врач и не подозревал, что все преподаватели так заинтересовались, почему он задержался в каморке Августа намного дольше Майкла. Нет, он определенно не намеревался делиться с ними своими подозрениями относительно того, что Августа убили. Элфрит продолжал:

– Он доложился мастеру и попросил меня провести ночь в бдениях над телом Августа. Я отправился в каморку старика и читал молитвы, пока кто-то не напал на меня сзади и не оглушил. В доказательство могу показать рану. Когда я пришел в себя, Мэттью помогал мне подняться. Тело Августа исчезло, а его комната была перерыта. Причины того и другого не укладываются у меня в голове. Мы с Мэттью наскоро осмотрели эту часть здания в поисках Августа и нападавшего. Именно тогда Мэттью обнаружил, что коммонеров, которые все это время были поразительно глухи к происходящему, опоили. Он стал осматривать их и обнаружил, что брат Пол, упокой Господь его душу, убит. Это все, что мне известно.

Завершив рассказ, францисканец застыл со склоненной головой и скрещенными на груди руками.

Профессора сначала молчали, потом вопросы посыпались как из рога изобилия. Уилсон попытался восстановить порядок: сначала замахал в воздухе пухлой рукой, потом прикрикнул. Бартоломью заметил, что один-два опоенных коммонера зашевелились, и наклонился взглянуть на Монфише.

– Ну, доктор Бартоломью, – неприветливо осведомился Уилсон, – что вы скажете в свое оправдание? Вы проводите довольно долгое время наедине с Августом, прежде чем вернуться в зал, вы стоите над отцом Элфритом, когда он приходит в чувство после того, как незамеченный им нападавший оглушил его ударом по голове; вы обнаруживаете, что коммонеров опоили, и вы находите тело бедного брата Пола. И что вы на это скажете?

Бартоломью ушам своим не верил. Мастер считает, что врач имеет какое-то отношение к зловещим событиям этой ночи, и это обвинение произвело впечатление на других профессоров, которым явно стало не по себе.

Он сделал глубокий вдох и начал подробно излагать историю в том виде, в каком рассказал ее Элфриту, не упуская ничего, за исключением собственных подозрений и догадок. Когда он упомянул о драке на лестничной площадке, Элкот подошел взглянуть на след от ножа на штукатурке.

Пока Бартоломью рассказывал свою версию событий, Уилсон не сводил с него глаз. От его немигающего взгляда Бартоломью стало не по себе, и он задался вопросом, не эту ли тактику применяют юристы к своим жертвам в суде. Все остальные слушали с одновременно потрясенным и завороженным видом, хотя на их лицам Бартоломью не мог ясно прочитать ничего, кроме ужаса.

Когда он закончил, Уилсон еще некоторое время наблюдал за ним.

– Вы рассказали нам все? – спросил он. – Ничего не утаили?

Бартоломью понадеялся, что ничем не выдал своего замешательства.

– Я рассказал вам все, что мне известно. И все, что я рассказал, правда, – добавил он.

Бартоломью чувствовал себя последним лжецом, но в его ответе Уилсону не было ни слова лжи. Он рассказал новому мастеру то, о чем знал наверняка, и умолчал единственно о своих крепнущих подозрениях. Да и как мог он поступить иначе? У него не было никаких вещественных доказательств, лишь множество совпадений да предположения. Но, пообещал он себе, очень скоро у него будет кое-что получше беспочвенных подозрений.