Книга Король без завтрашнего дня - Кристоф Доннер

На следующий день после смерти брата Берриец заболел. Никто толком не мог определить, что это за болезнь, но ее сочли несерьезной, и ребенком почти не занимались. Отныне центром внимания стали его младшие братья Артуа и Провансалец, будущие Людовик XVIII и Карл X. Эти двое мальчиков пяти и четырех лет соответственно были веселы и здоровы — им не пришлось страдать вместе с умирающим старшим братом. Они никогда не были ничьими рабами. Они были избалованными, живыми, подвижными — вечно играли друг с другом, бегали и дрались, как маленькие львята. Любой, глядя на них, не мог удержаться от мысли, что каждый из мальчиков был бы лучше на месте наследного принца, чем их старший брат. Пожалуй, многие втайне надеялись, что Берриец тоже умрет от болезни. Но Провидение решило иначе: мальчик начал поправляться. Пролежав в постели восемь дней, в течение которых он беспрерывно рыдал об умершем брате, Берриец выздоровел.

Конечно, никто не собирался его топить, как топят лишних котят. Людовик Фердинанд был высокоморальным человеком и христианином. Он честно пытался заниматься воспитанием сына, но мальчик его разочаровывал: будучи набожным и почтительным, Берриец оставался весьма заурядным ребенком в плане физическом, умственном и светском. Он был до того рассеян, что иногда это выглядело как слабоумие. Печальнее всего было видеть, что его младшие братья уже превосходят его в смысле здоровья, сообразительности и активности. Теперь, после долгих издевательств старшего брата, Беррийцу пришлось терпеть насмешки и непочтительность младших братьев.

Кроме того, мальчик был очень некрасивым и таким худым, что это внушало страх. Даже во дворце он старался быть незамеченным, скользя вдоль стен, словно надеясь укрыться от чужих взглядов.

Отец давал ему уроки хороших манер, но безуспешно: ребенок оставался нескладным и неловким и продолжал ходить нелепой валкой походкой. Если говорить начистоту, Берриец и впрямь выглядел комично — и младшие братья уже без всякого стеснения потешались над ним. Везде и со всеми он чувствовал себя не в своей тарелке. Он не мог вынести чьего-либо общества дольше нескольких минут, и даже лесть и почтительность других вызывали у него отвращение. Он предпочитал верховую езду. Верхом на лошади он казался себе более представительным. Лошади и были его единственными друзьями. Он мечтал поехать на охоту, но отец ему не разрешал. Приходилось довольствоваться упражнениями в стрельбе из лука и ружья и чтением книг об охоте.

Однажды во время праздника, на котором собрались все дети королевской семьи, была устроена лотерея подарков. Но поскольку подарками, доставшимися случайно, дети остались недовольны, им предложили отдать свой подарок тому или той, кого они больше всех любят. Берриец отказался отдать свой подарок кому бы то ни было и заявил: «Я знаю, что никто меня не любит, и я тоже никого не люблю. Поэтому, думаю, я никому не обязан делать подарки».

Берриец был настоящим позором семьи — ее версальской ветви. Он это знал и сам издевался над собой — или смирялся, когда над ним издевались другие, что почти одно и то же. У него было два основных занятия: молиться и проклинать себя.

Довольно скоро у него появился новый повод для того и другого, поскольку его отец, в свою очередь, заболел. Возможно, он заразился туберкулезом от умирающего сына. Людовик Фердинанд начал худеть и вскоре совсем высох. От прежнего дофина остался лишь призрак. Он почти не вставал с постели и не покидал своей спальни. Берриец вновь оказался у изголовья умирающего и вновь мучился вопросом: почему же не умирает он сам, полное ничтожество, нуль, которого никто не любит?

Состояние больного становилось все более пугающим. Мальчик плакал не переставая, и отец обнимал его утешая. Однажды он сказал: «Ну же, Берриец, перестань, ты должен радоваться: когда я умру, уже никто не запретит тебе ездить на охоту».

Людовик Фердинанд умер вечером того же дня, оставив сына раскаиваться из-за одного-единственного желания, которое тот когда-либо высказывал. Итак, меньше чем за три года Берриец перешел из своего рабского статуса в статус дофина, наследника французского престола.

Людовик XV никак не мог смириться с мыслью, что ему наследует дофин незначительного ума. Короля буквально тошнило каждый раз, когда он видел своего внука, его валкую походку, зубы, растущие вкривь и вкось, весь его нелепый облик.

В довершение всего, еще через год Берриец потерял мать. Все это время он видел, как она постепенно угасает, облаченная в траур. Он похоронил ее вслед за братом и отцом. Три года он только и делал, что хоронил. Он уже не мог больше испытывать скорбь, и она сменилась отвращением. Берриец погрузился в глубокую меланхолию и больше не выходил из этого состояния. Днем он старался быть спокойным и вежливым, но втайне лелеял мысль о смерти — это стало для него чем-то вроде анестетика. По ночам он мучился бессонницей и изливал всю свою тоску в слезах.

К этой метафизической скорби добавлялось постоянное напряжение — из-за усилий скрыть такое состояние от других.

Депрессия вызвала булимию и астению, а поскольку медикам того времени эти заболевания были неизвестны, они убедили дофина в том, что его состояние — результат угрызений совести и чувства вины. Он смирился с тем, что этот груз ему придется нести до конца своих дней.

Берриец постоянно пребывал в оцепенении и избегал появляться на публике. У него не было друзей, все его презирали, и рядом не было никого, кто мог бы его выслушать и утешить.

Он буквально спотыкался на ходу, как будто ему тяжело было волочить все свои несчастья — они сковывали его походку, словно ядра, прикованные к ногам каторжников. Он ел все больше и больше — с такой жадностью, словно заедал угрызения совести. Однажды вечером он пришел в свою спальню и буквально рухнул на кровать — Сизиф, раздавленный тяжестью камня. Единственным моментом бунта против своей участи в жизни Людовика XVI был тот, когда он, стоя на эшафоте, закричал: «Я невиновен!» Но почти тут же он вновь смирился, добавив: «Пусть моя кровь послужит Нации».

Казалось, вместе с кровью он хочет излить из себя черную тоску, отравлявшую всю его жизнь. Смерть стала для него равнозначна очищению души. Поэтому, когда священник воскликнул, обращаясь к нему: «Потомок Людовика Святого, отправляйтесь на небо!» — он наконец почувствовал себя счастливым. Он опустил голову на гильотину, и — клац!

— Что-то я до сих пор не увидел в этом персонаже ничего особенно комического, — заметил Бастиан Вербек.

— Не существует комического без трагического.

— Да, согласен. И наоборот.

— Людовик XVI обладал чувством юмора. Правда, слегка мрачноватого. Особенно это проявилось после его женитьбы и позже, когда он стал королем. Он сам чувствовал, насколько неуместен в роли наместника Бога на земле, и относился к этому иронически-самоуничижительно.

— Один вопрос. По сценарию мне придется спать с Натали Оссер… то есть с королевой?

— Если честно, пока не знаю.

— Был бы рад, если да.

— Понимаю.

— Само собой, я не ставлю такое непременное условие. Но мне кажется, это нужно показать — чтобы отмести все исторические домыслы на этот счет.