Книга Акведук на миллион - Лев Портной

— Увы, она так и не представилась. Я же упоминал, — она неразговорчива.

— Надо же, — отозвался Чарторыйский; я гадал о причинах его заискивающего вида, но он и сам объяснился. — Кого тут только не встретишь! Demimonde[17]! И в бордель идти не нужно. Я, как видишь, с Михаилом Федотовичем поговорил. Он скотина, причем изрядная. Но мне, видишь ли, братец, приходится иметь с ним дело. Хлопочу о своих соотечественниках.

— Что ж, в высшей степени благородное дело, — кивнул я. — Простите, князь, я хотел бы откланяться. Все же я переоценил свои силы, мне надобен отдых.

— Конечно-конечно, — согласился он, и мы попрощались.

Я отправился вниз, оделся и вышел на улицу. Поежился от холода. Поднял голову и не увидел, но почувствовал невидимое за непроглядной теменью низкое, давящее небо.

Я перекрестился и прошептал: «Ну что, дружище?! И рад бы присмотреть за нами, а тут не видно ни зги!»

Подъехала моя карета, и я велел ехать на Моховую.

— На Моховую? — взвыл Жан.

В карете я снял мундир и надел заранее приготовленный партикулярный костюм и круглую шляпу. Одежда была чертовски холодной, озноб колотил меня, от дрожи зуб на зуб не попадал. Я с трудом поборол желание бросить самодеятельные розыски, вернуться домой, тяпнуть водочки из запотевшего стакана и забраться под теплые одеяла.

Князь Чарторыйский и Новосильцев вели свою игру. Но у меня оставались определенные преимущества: я не сказал им о Рябченко, упомянул о прозвище Длинный, но умолчал о прозвище Бульдог, каким заговорщики именовали своего патрона. А главным козырем стали сведения, полученные от княжны Нарышкиной. Водопровод! Козни заговорщиков связаны с открытием водопровода! Меня терзали противоречивые чувства: хотелось, чтобы княжна скорее замолвила за меня словечко, но с другой стороны, я должен был успеть раскрыть заговор, узнать, какое преступление и в чьих интересах замыслили злодеи. И сделать это до двадцать восьмого числа — потом будет поздно! Потом из героя, предотвратившего злодеяние, я превращусь в преступника, скрывавшего важные сведения!

Пришла шальная мысль: проникнуть в дом графа Каменского, захватить его врасплох и силой вытрясти признания! Но я понимал, что подобная затея обречена на провал. В доме Михаила Федотовича много прислуги, одному с нею не справиться. И потом, военный губернатор непременно вывернется — мои слова объявит клеветой, местью за то, что накануне наказал меня.

Я должен добыть доказательства готовящегося преступления! Друг военного губернатора испугался приезда из Москвы неизвестного, искавшего аудиенции у министра финансов, значит, какие-то сведения стали известны кому-то, кто спешил донести на заговорщиков. Но почему министру финансов? Бог весть! Может, нити заговора тянутся высоко вверх, а министр финансов — единственный, о ком достоверно известно, что он в заговоре не участвует? Но если так, отчего московский гость, не получив аудиенции у графа Васильева, без колебаний отправился к товарищу министра, а затем и к незнакомому ревизору?.. Как бы то ни было, а я должен был найти посланника из Первопрестольной прежде, чем до него доберутся злодеи.

В столь ранние часы на Моховой не горел ни один фонарь, низкие постройки зловеще выступали из темноты, под колесами чавкала грязь, хрустели прихваченные первыми заморозками лужи. Я заметил тусклый свет в окнах углового дома.

— Что там? — спросил я Жана.

— Кабак какой-то, — откликнулся тот.

— Останови там.

— Сударь, зачем? Неужели-с вам жизнь не дорога-с?! — заныл французишка.

— Что же ты, неужто боязно? — подзадорил я каналью.

— Страшно-с, — без тени смущения признался он.

— Ладно уж. Отвези мундир домой и жди там! Без тебя управлюсь.

Я сошел. Щелкнул кнут, карета растворилась в темноте, а я толкнул тяжелую дверь.

Внутри горели сальные свечи. Скудный свет еле-еле освещал помещение. Лицом к дверям на табурете спал с разинутым ртом половой. Он откинул назад голову, упершись затылком в буфет. Несколько подгулявших завсегдатаев храпели на лавках. Я сел у грязного окошка, намереваясь дождаться, когда рассветет или появятся дворники. На столе валялись «Санкт-Петербургские ведомости». Не знаю, кто из пьянчужек интересовался новостями, но газету он оставил весьма кстати. Я взял ее, поднес поближе к подсвечнику, пробежал глазами страницу и наткнулся на любопытное сообщение:

«Профессор Черни честь имеет уведомить почтенную публику, что он воздушное свое путешествие с аэростатическою машиною назначил 16 числа сего октября месяца; поднятие воздушного шара на воздух последует в саду 1-го Шляхетного корпуса».

Новость подействовала на меня самым благотворным образом. «Никуда не денется Россия от прогресса, — подумал я. — Наступит новое время, а самодуров поганой метлою выметем!»

Усталость сковала меня, голова сделалась тяжелой, и никакие мысли — даже самые радужные — в ней не умещались. Я опустил руки на стол, пристроился на них правой щекою и провалился в неуютный, тревожный сон.

Разбудил меня половой.

— Эй, сударь, вы часом не сдохли?! — раздался противный голос над самым ухом.

Я приподнял голову и простонал:

— Где это я?

— Питейное заведение Головцына, — ответил отрок.

Теперь болел не зад, а шея. Я стал растирать затекшие руки, попытался покрутить головой и понял, что в ближайшие день-два придется поворачиваться всем корпусом.

— Что ж ты раньше-то не растолкал меня, — попрекнул я.

За окном рассвело. Повалил хлопьями снег, первый в этом году. Выходило, что дело свое я проворонил. Если Петруша Рябченко выздоровел, так, поди, уже несколько часов трудился в своем присутствии.

— Может, выпьете? — спросил половой.

— Выпью, — согласился я.

— С утра пить нехорошо, — буркнул кто-то за соседним столом.

Я бросил быстрый взгляд — там сидел человек в шубе, и голова его возвышалась над пышным овчинным воротником. Тонкий нос с горбинкой и круглые очки делали его похожим на птицу, что, нахохлившись, бережет тепло своего тельца.

Рядом на скамье подле мисочки с молочком пригрелся черный пушистый комок. Правой рукой господин почесывал котенка за ушками.

— Так я чай собираюсь пить, — пояснил я.

— Чай? — переспросил половой и бросил неприязненный взгляд на господина в шубе.

— Чай — это хорошо, — ответил тот.

Он взглянул на меня поверх очков. Глаза умные, добрые. «Должно быть, лекарь, — подумал я. — Наверное, его газета и попалась мне ночью». Неизвестно, отчего с раннего утра этот господин маялся в кабаке, вперив взор в мутное окно. В другое время я бы представился и, пожалуй, осведомился, могу ли помочь чем-нибудь. Но тут своих дел хватало.