Книга Дело о картине Пикассо - Андрей Константинов

Карьерный рост покойного, конечно, интересовал меня, но гораздо в меньшей степени. Поэтому я ненавязчиво пытался склонить Володю к более приземленным морговским делам. Однако тот, казалось, уже не слышал моих вопросов. Он достал из шкафа альбом, и мы стали внимательно рассматривать семейные фотографии. На одном из групповых снимков я без труда узнал и своего давешнего знакомого — экспрессивного профессора Румянцева. Надо признать, в то время он выглядел весьма импозантно. Неподалеку от него стояла улыбающаяся, обалденно красивая девушка с роскошной темной гривой, которая держала за руку скромного белобрысого паренька в мешковато сидевшем на нем пиджаке.

Володя уловил мой заинтересованный взгляд и пояснил:

— Это Ира Михайлова. Отец мне иногда рассказывал про нее. Она была его первой любовью и, как мне кажется, он любил ее всегда. Она потом стала женой профессора Румянцева. Не представляю, как можно выйти замуж за человека, который старше, как минимум, лет на двадцать…

Я снова попытался направить наш разговор к более грустным, нынешним вещам, но тут Володя, устав сдерживаться, заплакал. Я сочувственно потрепал парня по плечу (по-моему, получилось немного фальшиво) и торопливо попрощался. Однако ж оперское начало взяло свое: прощаясь, я попросил Володю дать мне на время ту самую групповую фотку… И удалился, кляня себя за наглость и неприкрытый цинизм.

Нет, все-таки в ментовке подобные вещи можно было объяснить хотя бы возможностью реально помочь попавшим в беду людям. А здесь… Жора, ради чего ты все это делаешь? Ради двухполосного материала в очередном номере газеты? Для того, чтобы, как сказал Спозаранник, этот номер был интересен читателям? Как ни верти, Георгий Михайлович, а определение всему этому только одно — блядство.

* * *

Когда вечером я снова объявился в Агентстве — Шаховского на месте все еще не было. Я решительно отправился на его поиски по кабинетам и от вездесущей Агеевой узнал, что Шах, оказывается, какое-то время сегодня был в конторе (видимо, мы с ним разминулись), но потом уехал. И не просто уехал, а внезапно отбыл в отпуск. Причем в неизвестном направлении. Это уже была подлянка! В сердцах я плюнул на все и поехал домой.

Сразу же с порога Галина объявила, что в течение всего вечера мне названивал Базилевич. Час назад он улетел обратно на родину и напоследок просил передать, что вспомнил-таки, где мог видеть вчерашнего Витькиного собеседника. Со слов Сергея, блондин из «Тройки» был автором недавно вышедшего в Германии бестселлера «Кости для Запада». По крайней мере именно его фотография якобы была помешена на задней обложке этой книги, речь в которой идет о русских, занимающихся контрабандой из России на Запад человеческих органов для пересадки. Как сказал Базилевич, эта книга, написанная в жанре документального детектива, произвела большой фурор в Германии.

Слова Сергея я не воспринял всерьез, прекрасно представляя, что там за границей пишут о «русской мафии». Опять же, несмотря на свою хваленую фотографическую память на лица, Базилевич, будучи вчера здорово пьян, в данном случае мог и ошибиться. Но с другой стороны, как версия, объясняющая происхождение крутых бабок, делаемых в морге, это тема выглядит вполне логично. А ведь, как не устает повторять живой классик Обнорский, почти за каждым убийством, не считая бытовухи, лежат большие или не очень, но — деньги.

* * *

Утро началось с небольшого облома, который мне преподнес Вадик Резаков. Он позвонил мне на трубу и, узнав, что я хотел поговорить с ним о деле санитаров, исключительно по старой дружбе слил мне конфиденциальную информацию.

Оказывается, экспертизой установлено, что Твердохлебов застрелился из того самого ствола, из которого днем раньше замочили санитара Умнова. Милицейское начальство жутко обрадовалось, распорядилось объединить эти два дела в одно и поскорее прекратить их на хрен. Мол, картина ясная: старший поссорился с подчиненным, шмальнул в него, а потом, по причине тонкой душевной конституции, пошел и застрелился. Не вынесла душа поэта…

Я, признаться, даже расстроился. В принципе, сказанное Вадимом отчасти соотносилось с информацией источников Шаха из «Тройки». Но ведь у меня вчера вечером только-только стала вычерчиваться эдакая изящная схема контрабанды трансплантантов, в которой нашлось бы место и давешним покойникам, и вспыльчивому профессору. А теперь получается, все пошло прахом?

Вадим куда-то торопился по своим ментовским делам, и мы договорились пересечься вечерком, чтобы поговорить в менее суетливой обстановке.

Избежать встречи с вышестоящим начальством мне уже не удалось. Я вкратце доложил о том, что мне удалось собрать. Приговор оказался скор и суров.

Спозаранник высказался в том духе, что последние несколько дней его подчиненными (то бишь мной) были отработаны вхолостую. Скрипка потребовал вычесть из зарплаты Шаховского пятьсот рублей, которые были истрачены им на личные нужды, а именно — на распитие спиртных напитков. В общем, почти все присутствовавшие на совещании посчитали резонным морговскую тему закрыть.

Словом, в «Пуле» уже никто из начальства не верил в то, что смерти в морге могут быть подняты и раскручены. Не скрою, что таким образом мое ментовское самолюбие было здорово задето, потому я решил продолжить свое расследование, что называется, в частном порядке и, вернувшись в свой кабинет, полез во всемирную паутину.

Нет, что бы ни говорили, Интернет — убойная штука. Меньше чем через час в ходе моих дилетантских поисков Николай Гаврилович Румянцев превратился из незначимой было фигуры в главного подозреваемого. На медицинских сайтах я прочел, что Румянцев получил докторскую степень за труды именно по трансплантологии. При этом в нескольких работах Румянцева, суть которых постигнуть мне было не дано, давались сноски на монографии и господина Твердохлебова. На нескольких страницах проскочило и упоминание книги «Кости для Запада». В свете полученной информации эта книга интересовала меня все больше. Поэтому я нанес визит Агеевой и буквально вымолил у нее согласие поискать этот фолиант в недрах иностранного фонда главной городской библиотеки.

Ну а ближе к вечеру снова объявился Резаков. Место встречи было традиционным — пивная, где мы когда-то коротали вечера.

— Слыхал, Михалыч, последние недели доживаем в этом здании, — сказал Резаков, пожав мне руку и качнув головой в сторону старинного особняка, где размещался УБОП, — выселяют нас к едрене фене.

— Кто выселяет?

— Ты что, правда не в курсе? Теперь здесь будет Главное управление МВД по Северо-Западу, а нам нашли какое-то аварийное здание на Римского-Корсакова. Ты бы видел эту развалюху времен царя Гороха! Ну, что там у тебя, Жора? — Резаков поднял бокал с пивом и посмотрел его на свет.

— Меня, признаться, больше интересует, что там у вас, Вадим? Как ты понимаешь, я имею в виду санитаров морга. И, естественно, версию кулуарную, а не официальную, про которую ты мне рассказал утром.

Резаков тяжело вздохнул:

— Знаешь, Михалыч. Будь сейчас на твоем месте любой другой журналюга, я бы его откровенно послал. И ты сам знаешь куда…