Книга Анна Австрийская. Первая любовь королевы - Шарль Далляр

— Я вижу, кардинал, — сказала королева, — что не должна сердиться на ваши слова, но с условием, что вы прекратите шутку, слишком долго продолжавшуюся.

— Это вовсе не шутка! — вскричал смелый кардинал, осмелившись поцеловать руку, которую не отдернули, но которую непреодолимое отвращение тотчас заставило судорожно задрожать.

— Довольно, кардинал, — сказала Анна Австрийская, гордость которой не могла более выдержать, — вы как первый министр настолько умны, что не можете не понять, что я не могу слушать более.

Она встала.

— Милая Мария, — сказала она фаворитке, — велите подавать мою карету. Всякое удовольствие должно иметь конец. Прощайте, кардинал; я не забуду того удовольствия, которое вы доставили мне сегодня, хотя вы немножко его испортили слишком смелыми словами.

Когда королева уехала, кардинал и герцогиня де Шеврез остались одни; первые слова, произнесенные ими, были двойным вопросом:

— Ну, кардинал?

— Ну, герцогиня?

— Вы довольны?

— Доволен, герцогиня. Ее величество была ко мне сегодня любезнее обыкновенного, хотя еще далеко от того, как я хотел бы видеть ее.

— Вы слишком спешите, кардинал, и я нахожу, что королева превзошла все, чего я ожидала от нее, и очень рада, что моей предусмотрительной дружбой принудив вас последовать моему совету, я дала вам возможность сделать столько успехов в ее внимании.

— Это правда, герцогиня. Совет ваш был хорош, и я вечно буду вам признателен за оказанную мне услугу. По милости вашей я в первый раз мог говорить о моих чувствах ее величеству.

— По милости моей и вашего костюма. Теперь хотите, чтобы я откровенно сказала, что вам остается делать?

— Скажите, герцогиня.

— Надо написать к королеве.

— Написать к королеве? Мне! — сказал кардинал, устремив проницательный взгляд на герцогиню де Шеврез.

— Не думаете ли вы, что я хочу вас компрометировать? — сказала вероломная герцогиня, которая, угадав недоверие министра, почувствовала необходимость опередить его подозрение.

— Нет, герцогиня, я этого не думаю, но к чему писать?

— Я предполагала вас опытнее в любовных предприятиях, мой бедный кардинал, — сказала герцогиня с оттенком иронии, которая подстрекнула самолюбие прелата. — К чему писать? Вот вопрос школьника. Неужели вы надеетесь, что ее величество поручит мне завтра привести вас к ней, или вы рассчитываете, что она напишет к вам первая и будет просить обожать ее?

— Я никогда не имел подобной надежды.

— Жаль! Я вижу, что вам лучше известны тайны политики, чем сердце и ум женщин.

— Герцогиня!

— Сердитесь сколько хотите, но вы не помешаете мне смеяться над вашим простодушием.

Герцогиня бесцеремонно откинулась на спинку кресла и громко захохотала в лицо сконфуженному кардиналу.

— Поговорим серьезно, кардинал, — продолжала она, — вы сказали мне, что если ее величество согласится отвечать на ваши нежные чувства, то вы постараетесь возвратить ей власть, которой уже десять лет лишена она так жестоко, и с того дня она начнет царствовать.

— Это правда, герцогиня. Это будет, даю вам слово Ришелье.

— Стало быть, из дружбы к королеве, которую я люблю более всего, потом и для моих собственных выгод, потому что как фаворитке Анны Австрийской мне достанется часть ее власти, вы согласитесь, что я должна желать окончания предприятия, так хорошо начатого вами сегодня?

— Согласен. Ваши выгоды связаны с моим успехом.

— Следовательно, я имею право вам закричать «Остерегайтесь!», если увижу, что вы сбиваетесь с пути?

— Это ясно.

— Я обязана вам советовать?

— Советуйте же мне, герцогиня.

— Напишите королеве. Куйте железо, пока оно горячо, не дайте ему остыть; впечатление, произведенное вами, хорошо, не дайте ему изгладиться.

— Я думаю, что вы правы, герцогиня, — сказал Ришелье, скрывая улыбку.

— Отдайте мне ваше письмо. Я сама передам его королеве.

— Отдам.

— Стало быть, это решено.

Кардинал взял в уборной герцогини шляпу и шпагу, закрыл широким плащом костюм Панталоне и расстался с герцогиней де Шеврез. Мы оставим его возвращаться домой, не стараясь проникнуть в глубокие и бурные мысли, возбужденные в его деятельном уме происшествиями этого вечера, и, опередив его, отправимся в Люксембургский дворец к молодому герцогу Анжуйскому и к племяннице кардинала, госпоже де Комбалэ.

VI

Племянница кардинала, желая дать первый урок любви юноше, с удивлением узнает, что ученик опытнее в этой игре, чем учительница, и это ее не оскорбляет

В это время Малый Люксембургский дворец, который кардинал Ришелье начал строить несколько лет тому назад, когда еще был простым епископом Люсонским и суперинтендантом бывшей регентши Марии Медичи, еще не совсем был освобожден от соседства домов, которые впоследствии послужили к его увеличению. Некоторые из этих домов, однако, были уже куплены кардиналом и в ожидании того, когда они сольются с дворцом или с его службами, употреблялись для разных назначений. Сад одного из них, конец которого до улицы Гарансьер был превращен в великолепные оранжереи, где Ришелье начал собирать с большими издержками сокровища тропических растений, которыми он впоследствии наделил Ботанический сад, одно из чудных созданий, так сказать, его царствования. Эти оранжереи, которые кардинал особенно любил, имели прямое сообщение с его комнатами, и он велел выстроить среди них изящную и богатую гостиную, куда охотно приходил по вечерам отдыхать от государственных забот в обществе своей очаровательной племянницы. Хотя злые языки иногда ошибаются, однако на этот раз они были правы, утверждая, что между Ришелье и мадам де Комбалэ, между дядей и племянницей, существовала короткость другого рода, а не та, которая обыкновенно бывает между такими близкими родственниками, Ришелье, лицемер и развратник, как все люди, которых положение ставит вне естественных законов, не отступил перед кровосмешением для удовлетворения своих страстей и рассчитывал на страх, который внушала его власть, беспрерывно увеличивавшаяся, чтобы закрыть глаза нескромным или, по крайней мере, рот болтунам. Как видно, это ему удалось только наполовину; но он еще сам не знал, что эту часть его семейных тайн уже узнали, и, обманутый этим неведением, он построил на достоинствах своей племянницы целый план политического поведения, очень искусно задуманный, ожидая только удобной минуты, чтобы обнаружить его. Бесполезно говорить, что госпожа де Комбалэ менее всех знала планы, более или менее политические, которые ее дядя основывал на ней. Лис в красной сутане был слишком осторожен для того, чтобы довериться женщине, не будучи к этому принужден.

В эту-то гостиную среди оранжереи, где обыкновенно происходили ее тайные разговоры с дядей-кардиналом, госпожа де Комбалэ, не будучи дежурною в этот вечер во дворце королевы-матери, пришла ждать его высочества молодого герцога Анжуйского. Теперь можно спросить, какая причина, любовь или честолюбие, заставила госпожу де Комбалэ назначить одно за другим, с настойчивостью, достойной похвал, семнадцатилетнему принцу три свидания, из которых два остались без последствий; мы ответим вместо нее и с большей откровенностью, чем ответила бы она, что ни любовь, ни честолюбие не имели в этом ни малейшей доли. Госпожа де Комбалэ вдова, то есть любительница удовольствий, госпожа де Комбалэ ханжа, то есть вполне желавшая плода вдвойне запрещенного, наконец госпожа де Комбалэ любовница кардинала, то есть очень женщина опытная, подумала, что для нее могло бы быть очень забавно сообщить часть своей опытности простодушному юноше и попробовать, после того как она так долго была ученицей, роль совершенно другую — учительницы. В один день, когда герцог Анжуйский был у своей матери Марии Медичи, госпожа де Комбалэ назначила ему свое первое свидание. Но молодой принц, в котором смелость и мужество не были преобладающими добродетелями, что доказала вся его жизнь, был более испуган, чем обрадован обольстительной перспективой, предлагаемой ему, и не пошел. Другая женщина обиделась бы и отказалась бы от своего намерения, но племянница кардинала отличались необузданным упорством и при второй встрече с принцем без всякого стыда назначила ему второе свидание. Второе постигла участь первого. Тогда она назначила третье, и, без сомнения, назначила бы таким образом двенадцать, если бы понадобилось.