Книга Наследник чемпиона - Сергей Зверев

А при чем тут мэр? Просто приехал Рома Гулько на стройку, подозвал главного инженера и спросил, щелкая семечки да посматривая на вялую возню полупьяных рабочих под опорами:

– Ты знаешь, сколько у меня киосков на том берегу?

– Нет, – признался главный инженер.

– Сто восемьдесят четыре. Поэтому если через месяц по этому мосту на ту сторону не переедет первая машина с товаром, я тебя продам вьетнамцам. Будешь сидеть в подвале на цепи. Шелушить рис за пятьдесят центов в день. А твои замы будут, как индейцы, мой товар на лодках на тот берег доставлять.

Гул многое умел и почти все мог. С этим уже все давно согласились, но всегда найдется кто-то… Это как крошки на постели. Сколько ни стряхивай…

Гарик Халсанов в последние месяцы вел себя вызывающе, полагая, что если он не попал под первые месяцы «чистки», то это не по причине занятости Гулько, а по какой-то другой. Возможно даже, по причине его, Гарика, величия и бессмертия. Поэтому шел к ближайшим столикам с кавказской уверенностью и спокойствием. Справедливости ради нужно заметить, что о присутствии в ресторане, где он собирался праздновать именины, Ромы Гулько он даже не догадывался.

А тот, лукаво ухмыляясь, вынул из кармана колоду красочных пластиковых карт и жестами матерого каталы стал выкладывать на столе пары, тройки, покеры и вееры. Молниеносным жестом собирал, и двумя движениями раздавал на четверых. Собирал и одним жестом раздавал на троих по четыре карты, по пять, по семь… Тасовал между пальцами, раскатывал спиралью и снова собирал. Эта профессиональная игра с самим собой, больше похожая на мистику, привлекла десятки глаз вокруг, и девчонки с молодыми людьми, осторожно показывая взглядами направление, призывали спутников полюбоваться вместе с ними.

Этого мелькания цветного пластика не замечали лишь поглощенные предвкушением праздника азербайджанцы. Гогоча между собой, они занимали три столика кряду, жестами и щелканьем подзывая всех официантов сразу.

Внезапно в кармане Гула запищал телефон. Остановившись на мгновение, он вынул трубку и прижал к уху.

– Да?

Покачал головой.

– Хорошо, сейчас пришлю за ним людей.

– Хорек? – справился Крот, разминая под столом кисти рук.

Рома снова покачал головой, только теперь уже отрицательно, созвонился с кем-то и вернул телефон в карман. И только потом повернулся в сторону Халвы и, не глядя на него, задорно крикнул:

– Гарик, здравствуй, дорогой! Каким ветром?

В зале словно у всех пропал слух – тишина была настолько мертвенна, что слышалось, как на кухне шкворчат на сковороде котлеты.

– И тебе здравствуй, Рома, – справившись с оцепенением, проговорил Гарик. Он знал, на чью территорию залез, когда требовал дань с продавцов меховых изделий, и сейчас нужно было всем дать ответ на последний вопрос – возможен ли подобный кураж в тот момент, когда рядом сам Гул.

– Присядь ко мне, дружище, – пригласил Гулько, продолжая раскатывать на столе узоры. – Пульку распишем. Я тебя с годовщиной поздравлю. Надеюсь, не с последней.

– Я в карты не играю, – Гарик пришел в себя окончательно и, увидев, что рядом с заклятым врагом всего двое, вновь почувствовал в руках поводья.

– Почему же?

– Потому что всегда полагаюсь на свой ум, а не на случай.

Острота ответа была поддержана азербайджанской стороной.

– А в картах именно на ум и нужно полагаться, – возразил, теряя улыбку, Гул. – Наверное, именно поэтому ты в карты и не играешь. Хотя если бы пятилетку отмотал, тогда, может быть, и катать научился, и думать. Но ты ведь не «заезжал» ни разу, верно?

Гарик думал, где его обидели. Не поняв, сделал вид, что понял.

– Ты, Гулько, привык людей оскорблять…

– Как ты меня назвал? – перебив, прищурился Рома.

Не привыкший к блатным зацепкам азербайджанец пропустил вопрос мимо ушей и решил закончить собственную речь.

– Или ты по привычке все делаешь? Забываешь, что время идет и люди меняются? – Халва развязался окончательно, и его понесло. – Зачем со мной сейчас так говоришь? Я сам так с тобой поговорить могу.

– Ну, иди, если мужчина, поговори, – Рома пнул из-под стола четвертый, свободный стул.

Секунду подумав, Халсанов встал, что-то буркнул спутникам и, подойдя к троим в спортивных костюмах, отвалился на спинку ресторанного стула, больше похожего на офисное кресло.

– Ну, и что дальше?

Вместе со стулом к столу пробрался еще один азербайджанец и уселся рядом с Халвой.

– Тебе кто позволил за стол садиться? – сверкнул взглядом Рома. – Ну-ка, исчез отсюда!

Темная гвардия рванулась с места, но Халва остановил ее одним движением руки.

«Гыр – гыр – гыр – гыр!» – словесно подтвердил он свой жест, и все вернулись на место, поблескивая своими, похожими на маслины, глазами.

Более благоразумные сторонние посетители стали покидать ресторан. Вскоре из едоков и веселящихся остались лишь противоборствующие стороны, группа музыкантов с Викой и троица подпитых командированных, один из которых все еще на что-то надеялся.

– Не зли моих людей, Рома, – угрожающе попросил Гарик.

Гулько чуть заметно дернул веком.

– Ты трезвый, Халва?

Тот до ответа не снизошел.

– Ты хоть понимаешь, с кем разговариваешь, Халва? Ты знаешь, кто я?

– Рома, я знаю тебя. Но и тебе пора меня знать. Бросай свои привычки, Рома, я свои брошу. Обижать я тоже умею. Не лучше ли нам миром и любовью порешать, как Новосибирск делить? Все равно рано или поздно придется.

Первым не выдержал Крот. Он расхохотался с такой истерикой в голосе, что Вика забыла припев, а командированный отвалился на спинку и, выудив глазами источник помех, рявкнул:

– Ну, что?! Подойти, успокоить, что ли?!

Двое спутников усадили его обратно, пробурчав что-то о том, что «набить им морду никогда не будет поздно».

– Рома… – Халва окрысился и оголил несколько фарфоровых зубов. – Я своих людей успокоил, успокой и ты своих.

– Я успокою, – подтвердил Гул. – Ты тут что-то насчет наших с тобой привычек говорил? Только ведь они у нас разные, Халва. Я тебе расскажу, что такое привычка. Две недели назад двое моих корешков – они сейчас граждане США – зачалились в кабачке, в Оклахоме. Сидели, пили и никого не трогали. Вдруг откуда ни возьмись появляется какая-то херня в джинсах и начинает у стойки куражиться. То барменше что-то вякнет, то по голове одного из моих корешков похлопает, то виски на пол, свинья, выльет. Мои терпели, терпели, а потом один из них и говорит – мистер, мол, фак ю, гондон рваный, нельзя ли успокоиться да заодно прощение за такую неслыханную фамильярность попросить? А он кричит – ай эм ин спешл форсес служил! И в наколку на плече тычет – коршун ихний, на баклана похожий, череп в руках держит. А мой руку заголил и на кота синего показывает – а это, мол, видишь? Тот – вот из зис кэт, фак ю?! А мой парень и говорит – зис партак, обсосок, не кэт, а Коренной Обитатель Тюрьмы. А тот – всех, кричит, порву! Ай эм рядовую Лич спасал! Ай эм Эн-Насирию брал, ай эм Багдад брал, ай эм Киркук тоже брал… Короче, пока он до Сочи не дошел, мой корешок его отметелил, как торчка зоновского, полтинник баксов забрал, часы да вот эту «библию» в пятьдесят два листа. А тот плачет – не бей, не бей… Спросили, кем до войны был, оказывается – мойщик на автостанции. Пожалели, на такси десять долларов чухану оставили. Вот такая история.