Книга Окрась все в черный - Надежда и Николай Зорины

— Люблю иметь дело со взяточниками, — говорил мужчина серьезно и даже почему-то хвастливо. — Милейшие люди. Помню, однажды мне пришлось переходить казахскую границу, пешком, представляете?

Анна сочувственно кивнула и сделала заинтересованное лицо, поощряя к продолжению — ей было неудобно заставить его замолчать. Украдкой посмотрела на часы: половина двенадцатого, еще ехать и ехать. Он между тем заливался соловьем, не замечая, что Анна его просто не слышит. Она вдруг впала в какое-то странное состояние — нечто вроде оцепенения, когда сознание сохранено, но совершенно не мучает. По столу ползла муха, звенели стаканы, слегка подпрыгивал кончик обертки от печенья… Протянуть руку и взять — он, ее назойливый рассказчик, наверное, не обидится. Отломить кусочек печенья, положить в рот — она ведь просто умирает от голода! — и тогда все придет в норму, тогда… Никакое печенье ей не поможет, Инге не поможет. Ведь если дело дошло до киллера…

— Понимаете, она наняла киллера, — пожаловалась Анна непонятно кому.

— Да что вы! — оглушительно захохотал мужчина. — Никакого не киллера. Грохнул выстрел, а оказалось, просто лопнула шина. Но в первый-то момент я не понял, испугался насмерть, бросился навзничь в канаву. Там вообще было жутко: идешь в неизвестность, солнце палит нещадно, жара страшенная, а по обеим сторонам болота. Представляете, болота! Казалось, откуда бы там взяться болотам, если такая жара? А вот поди ж ты. Конечно, был только май…

— Извините, — перебила его Анна, — можно я возьму немного печенья?

— Конечно, берите! — Он придвинул к ней пачку. — И водички, водички.

— Спасибо.

— Нейтральная полоса! — Мужчина снова захохотал. — Уж чего-чего, а цветов там точно никаких нет! Жуткая помойка! А машины все идут, идут, а я пешком. Там километра три, не меньше — шесть в два конца. По такой-то жаре. Но казахи оказались милейшие люди. Раньше-то я не выносил узкоглазых…

— Да замолчите! — не выдержала Анна. — Как вам не стыдно!

— Пардон! — Он почему-то совсем не обиделся. — Я просто хотел сказать… Да, да, конечно, это нехорошо… Так вот.

Рассказ его длился и длился, и не было видно конца. И дороге не было видно конца. И жара мучила, как на казахской границе, если идти пешком. И конечно, Инге не помочь, ведь речь идет уже о киллере. Что она имела в виду, когда говорила: надеюсь, увидимся? Таким ни на что не надеющимся голосом говорила. И еще говорила… Ах да! У нее же ребенок! Что будет с ним, если с Ингой что-то случится… или уже случилось? О ребенке она позаботится, вне всяких сомнений. Заберет его к себе. Шесть месяцев. Сегодня ему исполняется шесть месяцев, поэтому и нужно прибыть ровно в пять… Кто это — мальчик или девочка? И… отец. Инга ничего не говорила о муже или о человеке, который… Не вышло бы проблем с отцом ребенка. Вдруг он не захочет ей его отдать? Набегут родственники, бабушки всякие… Киллер, возможно, тоже будет среди гостей. Зачем Инга устраивает праздник, если попала в такую трудную ситуацию? Нельзя было уезжать, оставлять ее одну. Вот она — главная ошибка. И как же она не поняла тогда, что Инга беременна? И почему Инга ей ничего не сказала?

Нет, вряд ли там есть отец: Инга не оказалась бы в таком положении, если бы рядом с ней был мужчина, любой, какой ни на есть. Значит, с усыновлением проблем не возникнет. Хорошо бы девочка. Маленькая, хорошенькая, как Инга. Они будут нянчить ее по очереди — девчонки помогут, девчонки ужасно обрадуются, все они несемейные — и очень, очень любить. Да и мальчика тоже будут очень любить… Племянник, племянница — ее собственный сын или дочь. Только бы с Ингой ничего не случилось!

— О чем вы задумались? — вкрадчиво — а думал, что ласково, дружелюбно, — спросил мужчина. В нос ударил невозможный запах табака — выходил покурить в тамбур, а она и не заметила, что его вдруг не стало.

— Да так, ни о чем.

— Не хотите говорить? Ладно, пытать не буду. — Он засмеялся, толчками выдыхая на нее запах табачного дыма. — Каждый имеет право на секреты.

— Голова болит, — стала оправдываться Анна и вдруг почувствовала, что голова в самом деле болит.

— Голова болит? — озабоченно переспросил мужчина, тронул ее лоб ладонью. — Температуры нет. Да здесь очень душно — вероятно, от этого. Ничего, скоро приедем, на свежем воздухе все пройдет.

Поезд опаздывал все больше и больше. Пропускали все встречные, подолгу стояли на незапланированных станциях. В результате вместо половины четвертого прибыли почти в пять. На привокзальной площади Анна купила букет лилий и взяла такси.

* * *

Ах, ну конечно, это просто шутка! Или сон, дурной, нескончаемый — такое бывает: идешь, идешь по темному лабиринту — и не можешь проснуться. После таких снов болит голова, вот как сейчас… Так у нее давно ничего не болело, а тут болит и болит. Ну что ж, нужно просто повернуть назад, снова взять такси, доехать, домчаться до вокзала и сесть в тот же поезд. Потому что… Потому что то, что с ней происходит, не может быть правдой. Этот мрачный необитаемый дом… Не может Инга здесь жить! Этот дом мертвый, в таких местах не водятся люди — живые люди, не призраки.

Анна сделала следующий неуверенный шаг вперед (все же вперед) — под ногой что-то хрустнуло. Это ее так испугало, что она еле удержалась, чтобы не броситься на грязные ступеньки, прикрыв голову руками. Мужчина из поезда вот так же испугался, когда лопнула шина, а потом оглушительно хохотал над собой, рассказывая. Нет уж, если приехала в такую даль, надо хотя бы проверить, довести эту чужую жестокую шутку до конца. Да и нет ничего страшного — не призраков же в самом деле пугаться. Просто Инга попала в трудную ситуацию, вот и поселилась здесь. Странно, правда, в таком месте устраивать праздник, да еще детский праздник, но, наверное, и этому найдется объяснение.

— Господи, сделай так, чтобы все обошлось! — вслух проговорила Анна, прошла еще один пролет лестницы и остановилась у квартиры, указанной в адресе. Постояла, послушала. Ей показалось, что там, в глубине квартиры, кто-то плачет, надрывно, как плачут по покойнику. Она резко толкнула дверь — и чуть не столкнулась с мужчиной. Он испуганно от нее отскочил, другой мужчина посмотрел на нее с какой-то странной, словно мертвой и в то же время удовлетворенной улыбкой, словно знал, что она придет — что придет именно она.

— Где Инга?! — закричала Анна — получилось слишком громко и грубо. В комнате действительно плакала женщина, чужая, взрослая, не ее сестра. — Кто вы такие? Что происходит?

— Горе какое! Как же мне не везет! — запричитала женщина, всхлипывая.

Никакой надежды не осталось — не сон и не шутка и не обошлось. Руки ее разжались, букет упал на пол, Анна бросилась в комнату. Инга лежала на кровати. Не было никаких сомнений, что она мертва.

* * *

А потом оказалось, что и ребенок пропал. А весь народ, который собрался, — абсолютно незнакомые друг другу и к Инге никакого отношения не имеющие люди. А дом не такой уж необитаемый — у сестры есть сосед, Филипп, художник, на вид совсем сумасшедший. Это он смотрел на нее с такой странной, узнающей улыбкой там, в коридоре. А киллер, возможно, один из этих чужих друг другу людей. Знать бы кто. Вряд ли сосед, художник, Филипп. Вряд ли эта плачущая женщина. Скорее всего, тот, кто пришел после нее. Кстати, только он не назвал своего имени. Человек, не пожелавший представиться, — вероятней всего, убийца.