Книга Смертельная лазурь - Йорг Кастнер

Мне вспомнился мой визит в карцер, потерянный, полный отчаяния взгляд Осселя. Такого у истинного убийцы не встретишь. Обреченность того, кто стал убийцей не по своей воле. В его взгляде сквозило непонимание произошедшего. И снова эта брошенная им будто в полузабытие фраза: «Картина… Все дело в этой картине… Эта синева… лазурь…»

— Я верю, что Оссель своими руками убил сожительницу, — помедлив, признался я.

— Ну вот, видите! Я уж было подумал, что ваше расположение к нему перевесило доводы разума.

— Но разве не может быть так, что он в этом невиновен?

— Вы уж потрудитесь разъяснить.

— Вспомните напившегося до безумия. Ведь он не отвечает за свои поступки. В пьяном угаре ему ничего не стоит и убить, и искалечить человека, словом, без колебаний пойти на то, на что никогда не отважился бы в трезвом рассудке. В таком состоянии человек во власти винных паров, и ничего другого.

— Ну и ну! В вас явно гибнет адвокат, Зюйтхоф. Если следовать вашей аргументации, в будущем для убийц наступит райская жизнь. Влей в себя побольше, а потом убивай, режь, души! И все тебе с рук сойдет. Вы серьезно так считаете?

— Не каждый пьяный начисто теряет разум. Но не будем об этом спорить, это всего лишь пример. И я не знаю, сколько Оссель выпил в субботний вечер.

— Ну, во всяком случае, трезвым он явно не был. И он, и эта Геза любили выпить.

Я невозмутимо продолжал:

— А разве не может человек вдруг оказаться под воздействием чего-то, что действует на него сродни опьянению и заставляет совершать поступки, которые он и не думал совершать?

— Убить, например?

— В том числе и убить.

— И что же это, по-вашему, такое?

— Мне вновь приходит на ум картина. Почему Оссель упомянул о ней, когда я пришел к нему в карцер? Ведь он явно не случайно вспомнил и заговорил о ней.

Подумав, Катон покачал головой:

— Я что-то никакой связи не улавливаю. Не может картина взять да и убить кого-нибудь. И одурманить подобно алкоголю тоже не может.

— Вы, как я понимаю, живописью не увлекаетесь?

— Ну, есть у меня дома парочка картин.

— Но они для вас ничего особенного не представляют, ведь так?

— Почему же. Стены ведь надо чем-то заполнять, а не то они выглядят неуютно.

— Вашего мнения придерживаются очень и очень многие. И множество художников, выполняя очередной заказ, руководимы сходными мыслями. Но ведь есть и другие картины. Они способны опьянить того, кто на них засматривается, лишить рассудка. Заставить его восторгаться, переживать, восхищаться или даже повергнуть в ужас.

— Но не толкнуть на убийство!

— Вы высказали довольно любопытную мысль и тут же начисто ее опровергли, уважаемый господин Катон. Может, вам все же следует додумать ее до конца, а уж потом делать окончательные выводы?

Сделав глоток пива, судебный инспектор принялся сверлить меня взглядом.

— Зюйтхоф, вы правда верите в то, что говорите? Считаете, что эта загадочная картина подтолкнула вашего приятеля на убийство?

— Она висела в доме красильщика Мельхерса, когда он убил жену, сына и дочь. Она находилась в камере Мельхерса, когда он покончил жизнь самоубийством. И она же была в доме Осселя, когда погибла Геза Тиммерс.

— Все это мне хорошо известно. А где она сейчас?

— Как раз это я рассчитывал узнать от вас.

— Что ж, должен вас разочаровать. Картина исчезла, будто сквозь землю провалилась.

— Вы нашли человека, который был в квартире Осселя и унес ее оттуда?

— Обнаружь я этого человека, я заполучил бы и картину, — раздраженно бросил инспектор Катон.

— Похоже, вы тоже заинтригованы. И считаете, что во всем этом деле картине отведена определенная роль!

— Да, она неизвестная величина в задаче, и это мне очень не нравится. Можно предположить, что картина имеет необычайную ценность, но что за критерии этой ценности? Может, она вовсе и не имеет отношения к убийствам.

— На мой взгляд, слишком уж много «может». Я не смогу спокойно спать, пока дело с картиной не прояснится.

— Поступайте как знаете, Зюйтхоф, если это дарует вам утешение.

Катон отодвинул опустевшую кружку в сторону и поднялся.

— Для меня дело закрыто. И у меня масса других, которые еще предстоит распутывать.

После того как инспектор попрощался и ушел, я заказал еще кружку пива. Впрочем, одним пивом дело не ограничилось. Чтобы избавиться от кошмарного зрелища, мне потребовалась здоровенная бутылка водки.

Глава 6

Искусство и ремесло

Ослепительный луч солнца вырвал меня из бесконечной вереницы кошмарных сновидений. Оссель вновь и вновь умирал на моих глазах, глядя на меня с немой укоризной. А разве не имел он на то оснований? Разве не я был соучастником его гибели на эшафоте? Кто обязан был помочь ему, если не я? Кто должен был предпринять все возможное, да и невозможное ради его спасения, если не его единственный друг Корнелис Зюйтхоф? И даже проснувшись разбитым, я был несказанно рад освободиться от пут ночного кошмара. Тревожные образы растворились в свете наступившего утра, но вот отделаться от чувства вины было вовсе не так просто.

Невольно зажмурившись от яркого света, я не сразу сообразил, что я не дома. Я видел перед собой не широкие окна комнатки вдовы Йессен, через которые по утрам проникал мягкий рассеянный и привычный свет, а четырехугольное, почти квадратное оконце, выходившее на восток. Восходящее солнце нещадно высвечивало все мои еще не осмысленные грехи.

Поворачиваясь на бок, я внезапно уперся локтем в чье-то мягкое, грузное тело. И тут же послышалось недовольное мычанье. Мой взор блуждал по розовой плоти — округлому бюсту, полным бедрам, пухлому животу. Да с таким выменем можно целый взвод солдатни молоком опоить. Волнистые светлые волосы спадали на покатые плечи, обрамляя краснощекое круглое личико.

Женщина была еще молода, и, лишь сделав над собой усилие, я сообразил, каким образом очутился в ее постели. Звали ее Эльзой, она прислуживала в той самой харчевне, куда меня затащил судебный инспектор Иеремия Катон. Я вспомнил о водке, которую не пил, а хлобыстал после отбытия инспектора. Потом непонятно как я оказался в могучих объятиях Эльзы.

Все остальное тонуло в пьяной одури, но, если судить по нашим с ней обнаженным телесам, нетрудно догадаться, чем завершился вчерашний вечер. Вместо милых сердцу воспоминаний о минувшей ночи меня терзало чувство вины — нечего сказать, быстро же ты утешился после потери своего единственного настоящего друга! Напился как свинья, подцепил бабу и…

Пытаясь дотянуться до валявшихся на полу штанов, я невольно разбудил Эльзу. Девушка зевнула во весь рот, потянулась, выпятив чересчур пышные груди, словно желая вновь продемонстрировать мне во всей красе свои плотские достоинства. Я застыл, тупо уставившись на розовую кожу, не испытывая ничего, что даже отдаленно напоминало желание, а одно только отвращение. Отвращение к себе.