Книга Идиотизм наизнанку - Давид Фонкинос

В субботу вечером гостиная была закреплена за ней. Правда, казалось, что она не собирается ею воспользоваться, поскольку я слышал, как она заперлась у себя в комнате. Непоследовательный поступок, она хотела организовать скользящий график, а сама отказывалась пользоваться нашей общей недвижимостью. Эдуар вернулся к своим баранам, если можно так выразиться; он объяснил мне, как он прекрасно проведет этот вечер в кругу своей прекрасной семьи. Он слегка пошатывался, и я предложил вызвать такси в качестве группы поддержки. Эглантина вернулась в свою привычную колею. Мне было не по себе. Надежда вспыхнула и погасла, и теперь я быстро шел ко дну. Я внимательно смотрел на Конрада, но в душе уже что то надломилось. Он не был ребенком. Я специально поставил будильник, чтобы встать с петухами, предлог для того, чтобы рано лечь спать. Казалось, Конрад находится в прекрасной форме, он решил доставить себе роскошь человеческого общения. Ему был предоставлен краешек моей кровати.

— Знаешь, Виктор, я прекрасно провел день…

— Я тоже…

— Ты так говоришь, но я чувствую, что ты чем то озабочен. Тебе грустно.

— Это из за Терезы. Тебе ее не хватает?

Дети так не говорят. Мне не хотелось ему исповедоваться. Он был основой моего стратегического плана, в который я больше не верил. Он положил руку мне на плечо, говорил мне простые и верные слова. Ободряющие слова, слова, которые наводили на мысль, что он просто читает мои мысли; мне хотелось отнести его интуицию на счет моей легендарной открытости. Все перемешалось. Тот, с которым все должно было быть легко, приводил меня в замешательство легкостью собственного бытия. Мне ничего не оставалось, как внести полную ясность, чтобы дышалось свободно. Почти так же, как в ответ на какой то бестактный вопрос отвечаешь: «Ну а ты как? Как дела?»

Он сказал:

— Все в порядке. Просто никто никогда меня еще не целовал…

У Конрада была очень простая манера говорить, его слова проникали прямо в душу. Я в свою очередь погладил его по плечу. Это было наше время. Мы оба были ужасно трогательны. Внезапно я подскочил! Он что, мне зубы заговаривает? Эта его история о том, что никто никогда его не целовал, звучала как намек. Мне то он казался очень красивым, но я не был извращенцем, меня это не возбуждало. Он продолжал свою историю о том, как женщины не принимают его всерьез. Они его обожали, некоторые покупательницы даже трепали по подбородку, приносили подарочки. Это была речь ребенка с желаниями зрелого мужчины. Он не был сексапильным. Я отогнал свои страхи, чтобы посочувствовать ему. Я не мог представить его с женщиной, мне была понятна их реакция. Говорить с Конрадом о сексе казалось мне противоестественным. Он не был способен излучать импульсы, это невозможно. Я попытался успокоить его, сказав, что в один прекрасный день какая нибудь женщина полюбит его таким, какой он есть. Он стал расспрашивать меня о путанах. Я объяснил ему, какие плачевные могут быть последствия: попробуешь первый раз с ними, и больше не захочется. Я действовал подло, но ради его же блага. К тому же мне не хотелось предлагать Терезе ребенка, лишившегося невинности.

III

Воскресенье ничем не отличалось от субботы. Можно было бы сказать, повторение на бис. Я разбудил Конрада, когда солнце только вставало. Он не злился на меня за то, что я навязывал ему свой ритм жизни, к тому же я сварил кофе. Некоторые предметы стояли не на своих местах, здесь побывала Тереза. Должно быть, глубокой ночью она обошла нашу общую недвижимость, обследовала инвентарь. Мне не удалось восстановить последовательность ее действий до мелочей, местонахождение соли стало для меня откровением. Я хвалил себя за проницательность, удивительное ощущение после того, как десятки раз допускаешь оплошность. За откровениями людей последовали откровения вещей. Однако у меня это гордости не вызывало. Я прекрасно знал за собой это свойство, в целом классическое: проводить дни, постепенно уходящие в никуда. Обычно мой день, начинавшийся с искры божьей, после полудня становился вялотекущим, а потом окончательно сходил на нет с наступлением темноты. Вся проблема состояла в излишне стремительном старте, я все время повторяю это атлетам, которые бегают наперегонки в телевизоре. Конрад, которому были неведомы эти взлеты и падения, относился к породе монохромных существ. У него никогда не бывало перепадов настроения, только его оттенки или легкая меланхолия, но всегда состояние полной душевной гармонии. Своего рода додекафония человеческого поведения, неподвижность в чистом виде. Больше всего меня потрясало отсутствие в нем нерешительности. Его можно было спросить о чем угодно, через секунду он уверенно формулировал ответ. Разумеется, он делал правильный выбор. Инстинктивно он знал, чего хочет. Я предложил ему апельсин, он отказался. Это трудно понять, но, когда ежедневно мучишься от нерешительности, такое удивляет. Всякий раз я должен был взвешивать за и против, есть или не есть апельсин. Это придает бодрость, но это кислота. Это витамин, но он несладкий. Действительно ли мне хочется апельсин? Я обладаю настоящим даром: фрукты сгнивают до того, как я успеваю их съесть. Конечно, эти размышления не соответствуют качеству моего пробуждения. Я чувствую, как слабость опережает собственное распространение, процесс вялотекучести моего дня перевалил за тридцать пять часов укороченной рабочей недели.

Когда я говорил «повторение на бис», я не лгал. Раздался звонок. Я пошел к двери, в отличие от вчерашнего не устраивая представления, поскольку мы еще не успели заскучать. Кто там? спросил я. Это Мартинес, я пришел узнать, все ли у вас в порядке. Да, все в порядке, спасибо. А Конрад в порядке? Да, Конрад в порядке, спасибо от его имени. Стереотип диалога между тем, кто хочет внедриться, и тем, кто хочет его отшить. Короткие медоточивые фразы, упразднен положенный вопрос: «Можно войти?» Сперва легкое покашливание, обсуждение погоды, хотя ни он, ни я не выглядывали на улицу. Я только приоткрыл дверь, так мы и разговаривали. Я ощущал слабое, но упорное давление на дверь, при этом он нажимал на сверхвежливость, но старался преодолеть препятствие. Довольно скоро мы стали давить на дверь изо всех сил, плечами, руками, и я брал верх. Бедный старикан, он хотел помериться со мной силами. Я был счастлив, что победил. Так ко мне не приходят, мсье! Но мсье позвонил снова. Мне не хотелось оставлять его в проигрыше, и я открыл дверь. Я не мог поступить иначе, тогда он бы вторгся незаконно, к тому же стараясь завладеть моим Конрадом, хотя мы и без Мартинеса вкалывали почем зря. Мне хотелось, чтобы Конрад случайно столкнулся с Терезой, им следовало наконец встретиться. Но этот тип пнул меня ногой. Я открыл ему дверь, чтобы проявить симпатию, чтобы моя победа не выглядела излишне эффектной, чтобы пожать ему руку и пожелать хорошего воскресенья, а вместо этого он просовывает ногу в дверной проем. Это выглядело как вызов на второй раунд. Едва остыв, он жаждал продолжения; мне была не совсем понятна такая настырность. Будь у меня еще какая то безумно веселая обстановка… Наверное, ему осточертело торчать у себя дома, но даже если и так, это не оправдание, чтобы разыгрывать цирковое представление перед моей дверью. Он вздохнул:

— Это для малыша… я пришел показать ему фокус… от такого не отказываются… в Испании мне хорошо бы заплатили… а тут я в подарок… Давайте…