Книга Запутанная игра - Ева Эшвуд

class="p1">Убивать ее в любом случае не имело бы смысла.

Мы договорились оставить ее в живых, и нарушение этого условия привело бы к беспорядкам в нашей семье, чего никто из нас не хочет. Поэтому, убедившись, что в каждой комнате ее квартиры есть камеры, я собираю остальные свои вещи и ухожу, запирая за собой дверь.

На обратном пути все тихо, улицы почти пусты в этот час, даже в таком большом городе, как Детройт. Когда я возвращаюсь домой, Мэлис еще не спит, сидит на кухне с бутылкой виски, почти наполовину пустой. Стакана не видно, а это значит, что он пьет прямо из бутылки.

Его правое предплечье покраснело и местами распухло. Похоже, он в последнее время снова работал над татуировкой, которую сам себе набил. Этому он научился в тюрьме, так же, как и бегло говорить по-русски.

Я тоже знаю этот язык, благодаря тому, что отец заставлял меня его учить, но я никогда по-настоящему не говорю на нем, если только не разговариваю с Мэлом. Рэнсом знает немного – по крайней мере, достаточно, чтобы понять, когда мы говорим о нем гадости по-русски. Он понимает больше, чем может сказать, но у него и нет реальной причины знать язык лучше.

– Дело сделано, – говорю я Мэлису.

– Хорошо.

Он раскачивается на спинке стула, пока не дотягивается до стойки позади себя. Его пальцы обхватывают два бокала, и он снова наклоняется вперед, с глухим стуком опуская металлические ножки стула на пол. После этого брат наливает виски на два пальца, затем передает один стакан через стол мне.

Я едва бросаю на него взгляд, качая головой. У Мэлиса и Рэнсома никогда не возникало проблем с тем, чтобы позволить себе расслабиться, когда им захочется, но я вообще мало пью.

– За маму, – произносит Мэлис, прежде чем я успеваю отказаться. Мы оба знаем, что я не могу сказать «нет».

– За маму, – тихо повторяю я, поднимая бокал. Янтарная жидкость поблескивает на свету, когда я взбалтываю ее, и на секунду я задерживаю бокал в руке, позволяя себе подумать о маме и о том, как сильно по ней скучаю.

В молчаливом тосте мы поднимаем бокалы за женщину, которую так сильно любили. Которая так сильно любила нас.

Мы оба опрокидываем виски, и оно обжигает изнутри.

Мэлис со стуком ставит стакан на стол и вздыхает. На этот раз он не выглядит злым на весь мир, просто немного усталым.

– Все кончено, – говорит он, уставившись на стакан на столе. – Мы сделали это.

– Сделали, – соглашаюсь я. – Мы убили человека, который убил ее.

– Он заслуживал худшего. Этот ублюдок заслужил тот гребаный ад, который мы могли на него обрушить. – Мой близнец сжимает пальцы в кулак на столе.

Я наблюдаю за ним секунду, а затем пожимаю плечами.

– Он получил по заслугам. Вот что важно.

– Да.

– Я иду спать, – говорю я брату.

Он кивает, и кажется, снова погружается в свои мысли. Я протираю свой бокал для коктейлей и ставлю на место, после чего беру свой чемоданчик и направляюсь в свою комнату. Пока я поднимаюсь по лестнице, мысли путаются, и я провожу языком по зубам, ощущая вкус остатков выпитого виски.

Мэлис сказал, что все кончено, но в каком-то смысле это неправда.

Николай мертв, я стер все, что могло указать на нас, как на его убийц, а бордель сгорел дотла. Но девушка осталась.

Она – оставленная улика. Неожиданность. Она стала поворотным моментом в нашем гладко продуманном плане.

Мне это не нравится.

Мне это ни капельки не нравится.

Мы ничего о ней не знаем, поэтому не можем предсказать, что она предпримет. Это означает, что она и дальше будет оставаться для нас непредсказуемой опасностью, и я слегка скрежещу зубами при мысли об этом.

Я сказал Мэлису, что иду спать, но вместо этого настраиваю программу на своем компьютере, чтобы посмотреть записи с камер, которые установил в ее квартире. Все работают идеально, мне видны ракурсы каждой комнаты. Я переключаюсь на ее спальню, выводя изображение на самый большой экран. Она все еще там, свернулась калачиком в постели и теперь спит на боку. Время от времени она дергается и в какой-то момент еще глубже зарывается в одеяла, несмотря на то что ей все еще очень жарко.

Уже поздно, и у меня был чертовски долгий день. Мне нужно лечь спать, чтобы не чувствовать себя измотанным, когда завтра в шесть тридцать утра, как всегда, зазвонит мой будильник.

Но еще какое-то время я просто наблюдаю за ней. Она вызывает у меня любопытство, пусть я этого и не хочу.

7

Уиллоу

В своих снах я вижу их троицу. Рэнсом. Мэлис. И Вик.

Мэлис в ярости бьет кулаком по стене, оставляя на ней вмятину. Рэнсом улыбается, но улыбка почему-то не отражается в его сине-зеленых глазах. Он что-то говорит, но я не слышу, что именно, из-за ярости Мэлиса. Тихий Вик просто стоит в уголке, впитывая информацию. Его глаза холодны и непроницаемы, он не говорит и не двигается. С таким же успехом он мог бы быть роботом, наблюдающим, но не взаимодействующим, и от этого у меня по спине пробегает холодок.

Русский тоже там. Вот он уже на кровати, прижимает меня к матрасу. Его руки на моем теле, они касаются меня, грубо ощупывают, и как бы я ни старалась вырваться, он продолжает удерживать меня на месте.

– Ты сама напросилась на это, – рычит он со своим сильным акцентом. – Ты не можешь сказать «нет».

В глубине души я знаю, что он прав. Я знаю, что не могу отказать ему, даже если не хочу этого делать. Я не хочу.

Я кричу, чтобы он слез с меня, но звук так и останется внутри меня.

Затем, словно телепортировавшись, огромный русский оказывается в другом конце комнаты. Его тело распростерто на полу, и повсюду кровь. Она впитывается в половицы и ползет по потертому дереву к кровати.

Я вскакиваю, каждый мускул моего тела напрягается, я готова бежать.

Но тут трое мужчин, убивших русского, набрасываются на меня. Рэнсом помогает мне встать с кровати, его хватка крепка, но почти нежна.

Затем Мэлис вырывает меня из его хватки. Он прижимает меня к стене, одна рука у меня на горле, в другой он сжимает свой блестящий темный пистолет.

Я дрожу и снова открываю рот – хочу умолять его отпустить меня. Готова пообещать, что ничего не скажу. Поклясться.

Но не могу