Книга Наши нравы - Константин Михайлович Станюкович

так вышло, что когда я покупал, то мне вдруг так захотелось этой самой дачи, что хоть вынь сейчас да положь… Уж мне и жена говорит: «Савва, на что тебе эта дача, кто поедет на Кубань, на твою дачу?..» А я все свое… Ну, и купил. И когда покупал, то такой задор меня взял, что спроси с меня за эту дачу втрое — дал бы, ей-богу дал бы, только бы сердце свое успокоить!

Савва Лукич смеялся громким, раскатистым смехом, рассказывая об этом. Полковник слушал не без тайной зависти и тоже улыбался.

— Что же вас подзадорило, Савва Лукич?

— Да как сказать? первое дело — плант подзадорил, а второе дело — компания у меня сидела, и Сидоров Хрисашка хотел эту самую дачу купить… так на ж… не купишь!.. и главное… Хрисашка же эту самую механику и подстроил, шельма… Дача-то к нему за долги за пять тысяч переходила, а он вид сделал, будто купить ее хочет; знал, чем раззадорить меня! — и сцапал с меня тридцать пять тысяч… И шельмец же он… После встречается и рассказывает все как было!

Савва Лукич весело и добродушно смеялся, вспоминая, как поддел его Хрисашка, его приятель, тоже бывший мужик, а ныне биржевой туз.

— Да, полковник! Вам не понять наш этот мужицкий задор, — говорил Савва Лукич, глядя на полковника с едва заметным презрением в глазах. — Глупы мы, сиволапые. Иной раз с сердцов хляснешь миллион, да только опосля затылок почешешь… Я вот, на тебя глядючи, думаю: как ты с тоски не умрешь в этой берлоге-то своей, ей-богу… А ты вот все крепнешь да румянишься… Значит, кому что… Так в пять часов велишь приезжать, что ли?..

— Я буду вас ждать.

— А то знаешь что: будь другом, приезжай ко мне. Я тебя ухой накормлю… Ушица из живой стерлядки, из нашей, волжской, родименькой, а после по малости повинтим… Вот скоро семейство в деревню уедет, так оно будет повольготней… Тогда зазову тебя, Иван Алексеевич… будешь доволен… Всем разуважу!..

И Савва Лукич как-то молодецки сверкнул глазами, подмигнул и залился смехом.

— Тоже грешные люди! — промолвил он. — Иной раз погулять в охотку… Не чета тебе, схимнику… Помнишь, как позапрошлым летом у меня в Лужках… весело было, а?.. Вот только семейство уедет, я тебя опять зазову… Кстати, ты, чай, слышал, невесту выдаю.

— За кого?

— За Кривского, Бориса Сергеевича. Человек умный и на виду, на большом виду. Мать его очень хочет… Пусть девка за молодым генералом будет… Парень он шустрый, только голы они, Кривские-то… Ты, полковник, как о нем полагаешь? Ты скажи напрямки… Ведь они, эти молодчики, все в твоих святцах записаны. Что, он фальшивых векселей не давал, а? — посмеивался Леонтьев. — Надежный?..

— Кажется…

— В долгах?

— Не слышно что-то.

— У тебя числится в святцах?

— Был, да со счета списан… Расчелся аккуратно.

— То-то и я слыхал, что господин надежный… Долги-то пустяки, я долги его заплачу, коли есть, а только бы человек был. Дочь только бы не теснил. Она у меня чудная какая-то… Не знаешь, с какой стороны подойти! Добрая, ласковая, а чудная! — как-то серьезно проговорил Савва Лукич, улыбаясь доброй, ласковой улыбкой. — Не в меня она, брат, да и не в мать, а так, бог знает в кого она такая чудная… Так ты, Алексеич, со мной уху хлебать сегодня будешь, а?.. — проговорил Савва Лукич, вставая.

Валентине не сиделось в соседней комнате. Она давно слушала в двери разговор Леонтьева с дядей и жадно взглядывала в щелку на этого миллионера, о безумных затеях которого ходили баснословные слухи. Она вспомнила толки, как он награждал своих любовниц, как дарил их по-царски целыми состояниями, и Валентине непременно хотелось воспользоваться случаем познакомиться с этим «красавцем мужиком», бросавшим деньги с какою-то отвагой полными пригоршнями.

«Так я и поселилась у дяди!» — усмехнулась она, вспоминая предложение полковника.

И ей представилась ужасная жизнь взаперти, косые взгляды родственников и ревнивый старый дядя, с которым она должна будет просиживать долгие вечера за пасьянсом.

«Из огня да в полымя… От мужа да к этому противному старику!.. Ни за что на свете».

Валентина надела шляпу, кокетливо взбила волосы перед зеркалом и тихо вошла в гостиную в то самое время, как Савва Лукич поднялся с дивана.

— Извините, дорогой дядя, что я помешала вам… Мне пора идти, — проговорила она, останавливаясь, как бы сконфуженная, на пороге…

Савва Лукич взглянул на это изящное, грациозное создание, на эту хорошенькую головку с прелестным взглядом невинного ребенка и обомлел от удовольствия. Он любил таких маленьких, худеньких, изящных женщин (недаром он и жену взял из бледнолицых барышень); перед ним была именно такая, да еще какая прелестная! Он подозрительно взглянул на полковника. «Хорош схимник! — мелькнуло у него в голове. — Ай да лукавый дьявол. Какие у него гостьи! И не покажет!»

Он оглядел с ног до головы Валентину, и в его глазах блеснул огонек дикой необузданной натуры. Встреть он эдакую женщину где-нибудь в лесу, он хлопнул бы ее своей широкой ладонью по спине, непременно бы расцеловал ее свежие щечки и спел бы ей одну из тех волжских песен, которые, бывало, певал он деревенским красавицам. Но теперь он только покраснел, словно медведь поклонился Валентине и, заикаясь, проговорил:

— Я и не знал, полковник, что из-за меня барынька проскучала…

Полковник сконфузился и проговорил:

— Моя племянница, Валентина Николаевна Трамбецкая…

— Савва Лукич Леонтьев… Прошу любить и жаловать! — проговорил Леонтьев, чувствуя в своей громадной руке маленькую тепленькую ручку Валентины…

Савва Лукич сказал несколько слов и вышел из квартиры полковника, совсем очарованный «доброй малюткой».

Чутье подсказало ему, что Валентина не то скромное создание, каким показалась она ему в первый момент, и он простился с некоторой фамильярной почтительностью, точно с короткой знакомой. Лукаво улыбаясь, протянула она свою ручку и взглянула на «мужика» быстрым обворожительным взглядом, от которого Савва Лукич только крякнул и побагровел. Взгляд ее, казалось, говорил: «Хороша я?» — манил и подзадоривал в одно и то же время. И Савва Лукич почувствовал себя в таком же настроении, как в то время, когда покупал дачу на Кавказе…

— Очень рада, что имела удовольствие познакомиться с вами! — проговорила она, оставляя свою руку дольше, чем бы следовало, в его широкой руке. — О вас я так много слышала…

Савва Лукич только пожирал ее глазами, но не нашелся что ответить.

Когда он ехал в карете домой, кровь стучала в виски при воспоминании об этой «прелестной малютке». Сравнивая ее с