Книга Любовь от бездеятельности (Записки неврастеника) - Петр Кара

горячо оспаривать, что-нибудь защищать, что-то любить. Мое настроение это — сплошной идейный порыв.

Раньше в минуты такого настроения я думал о борьбе с невежеством, о честных стремлениях с энтузиазмом говорил: „вперед! Дальше от пошлой прозы к свету, к истине!“ А теперь, когда сильнее это настроение, я не знаю, что мне делать, как излечиться от этой гнетущей тоски. Я страдаю, но ничего не хочу. Впрочем есть какие-то смутные желания: то работать для других, то обладать Сашей, но „зачем“? разгоняет эти желания, и я вновь погружаюсь в мучительно тоскливое настроение.

Глупость моя любовь! Но теперь это только одно мое определенное чувство, и мне кажется, что только любовь Саши может излечить меня от этих страданий. Или Саша, или смерть!

Глупость моя любовь, самообман! Зачем умирать? Но я, я страдаю и умру или буду любить, и при чем тут разумность? Я напишу ей последнее письмо:

Милая Саша!

Тебя не должно удивить это письмо, потому что ты не могла меня забыть, нельзя забыть свою юность. Кто ты? кто я? Ты — женщина, я — мужчина, это почти объясняет происхождения моего письма. Но не по обычному шаблону создались наши отношения, не как обычный человек, сначала оценив тебя со всех точек зрения, стал я ухаживать и уже после увлекся тобой. Нет, ты просыпалась, ты начинала мыслить, когда мы встретились; ты, впервые испытывая какое-то новое настроение, посмотрела вокруг себя и стала искать в жизни чего-то возвышенного. Мы молоды были и полюбили друг друга, смешав в одно общее идеалистическое настроение и нашу любовь и наши другие стремления, ты поверила в истинность моих идеалов.

Но, окунувшись в идейное настроение, мы позабыли, что живем под влиянием существующих условий. Ты раньше опомнилась и опустилась на землю, ты поняла, что, сделавшись женой, потеряешь свободу. Но мы не так были настроены, чтобы разойтись, „отдавая дань современности“ и ты спряталась за „не люблю“.

Что стало после этого с тобою? Критиковала-ли ты свою любовь и свои увлечения? А я признал любовь к тебе и все свои стремления продуктом моего хаотического, непродуманного сентиментального мировоззрения.

Милая Саша! Правда, ерунда любовь! Какое там к черту единство интересов и мыслей! Зачем это единство? Все гораздо проще: ты должна выйти когда-нибудь замуж, а я жениться. Ну и сойдемся на всю жизнь, живя каждый свободно своей личной жизнью, но имея всегда перед собой один в образе другого часть вместе пережитой и безвозвратно прошедшей юности.

— Ты меня не любишь, а хочешь, чтобы я была твоей женой, — скажешь ты. Ну чтож? Выбирай одно из двух или оставаться вечно свободной, — жить с человеком, который ничем не будет стеснять тебя, не считая за обиду самостоятельность твоих суждений и особенность твоих желаний и привычек, или, если ты считаешь „пошлым“ такой союз, то дожидайся, когда тебя полюбит другой, который будет вечно следить за каждым твоим шагом, отыскивая в твоих словах и поступках отсутствие любви; который будет превозносить каждое твое слово не потому, что он, вдумавшись в него, признал его за достойное похвалы, а потому, что он тебя „любит“, потому, что его толкает к тебе физиологический инстинкт и неясные идейные настроения. И будет этот, другой, употреблять твои ласки и поцелуи, как лекарство от тоски, утирая „платочком“ твои безмолвные слезы о безвозвратно потерянной свободе.

Дорогая Саша!

Раскритиковав свое мировоззрение, я лишился точки опоры. Я не знаю, что мне делать да и надо-ли что-либо делать. Смотря на жизнь, я не живу, а думаю о жизни и только при воспоминании о прошлом начинаю страдать, но это мертвые страдания без желаний. Я не могу избавиться от непонятного тяжелого настроения, от этого постоянного стремления к другой более сложной жизни. Я болен, я ослабел в борьбе сам с собой! Я решил умереть! Легко умирать, когда считаешь мир гадким и пошлым, но когда я поднес к виску револьвер, когда я почувствовал близость смерти, мне вдруг захотелось жить, и мир показался мне светлым и хорошим.

Мне страшно захотелось жить хоть непосредственной жизнью, жить только для того, чтобы в теплый весенний день лежать, глядя на небо, на лесной поляне, наслаждаясь совершающейся вокруг жизнью природы,или теплой летней ночью любоваться темносиним небом и слушать пение соловья, наблюдая, как постепенно тускнеют звезды и алеет на востоке небо.

Милая Саша! Только ты одна можешь рассеять мое гнетущее чувство, толкающее меня к смерти. Твой милый образ стоит теперь передо мной и день и ночь, не давая хладнокровно вырабатывать новое мировоззрение, Твой образ стоит предо мной, как виновник всех страданий, и только ты одна можешь меня спасти.

Саша, дорогая Саша! Спаси, спаси меня!

Н. Лютин.

————

С.-Петербург. 25-го мая 189. г.

Я под Петербургом. Сижу у открытого окна и смотрю на прозрачное небо, покрытое мерцающими кое-где звездами. На розовой полосе зари рисуется черными силуэтами лес, окружающий дачу; из глубины его несется песня соловья, и звуки ее, наполняя весь воздух, кажется, тихо спускаются вниз, покрывая землю и деревья, все продолжая звучать. Легкий ветер дышит запахом сирени и ландыша. Мне вспоминается другой такой же вечер и дикий запущенный парк, где я провел один из лучших дней моей жизни. Перед глазами встает N-ск, и картины прошлой жизни одна за другой проходят перед глазами, воскрешая пережитые настроения. Мне вспоминается, как я уезжал год тому назад: поезд тронулся; тихо прошел мимо меня садик, окруженный цветущими акациями, где мы сидели когда-то с Сашей, объятые чувством любви, прошла роща с заросшим осокой прудом, фабрика промелькнула быстро, и поезд зашумел на железнодорожном мосту, потом завернул за лес, город скрылся за ним, и потянулись бесконечные русские поля с крытыми соломой деревушками. Я смотрел назад: лес уходил в сторону, и снова передо мной появился вдали город, как воспоминание о былом. Чуть виднеясь силуэтами церквей и фабричных труб на светло голубом фоне неба весеннего вечера, он тихо незаметно сливался с очертаниями ближе стоявших деревьев. Я пристально смотрел на горизонт, боясь потерять из вида дорогие места а поезд все несся вперед, тускнел небосклон, покрываясь звездами, и город утонул в потемневшей дали. И снова образ Саши, как живой, встал передо мной, маня к себе милыми чертами.

Прощай, прощай — шептал я: — прощай, Саша! прощай юность!

. . . . . . . . . . . . . . .