Книга Восход (повести и рассказы молодых писателей Средней Азии и Казахстана) - Шаршеналы Абдылбаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И проснулась — плача. Слезы текли по щекам, намочили подушку. Сердце билось учащенно от страшного известия, пришедшего во сне. "Нет, нет! Этого не может быть! Я люблю его, мне нельзя терять его!.."
Она выглянула в окно, надеясь увидеть Сапара во дворике. Дождь кончился, и на умытом темно-синего цвета небе стояло жаркое солнце. И так захотелось туда, к людям, под солнце, где ходит Сапар, ее муж…
Тяжелая мужская рука легла на ее плечо. Айганыш вздрогнула, быстро обернулась.
— О, вы прекрасно выглядите сегодня! — оказал доктор. — Ну что ж, будем снимать этот хомут?
Айганыш только улыбнулась в ответ.
— Завтра отправляю вас домой, нечего тут место занимать. Да и муж ваш надоел порядком: приходит каждый день, все спрашивает о вашем здоровье. А попросить, чтобы я выписал вас быстрее, не решается. — Он ощупывал ногу Айганыш. — Оснований для беспокойства я не вижу. Так что завтра домой, а месяца через два-три жду пригласительный билет на ваш спектакль. Договорились?
— Через три месяца?!
— Что, быстро?
— Нет, долго очень…
— А вы что думаете, — мы вашу ключицу автогеном сварили? А нога? Да вы еще легко отделались! В общем, идемте со мной в кабинет…
Айганыш встала и нетвердо пошла за врачом.
XII
Был конец апреля. Вечерело. Солнце спряталось за домами. Только верхние этажи зданий еще освещены и кажутся легкими, сделанными из золотистой фольги. Камни домов, если прикоснуться, еще теплые. На улицах тихо. Люди неторопливы, немногословны, — день на исходе. В эти часы слух тоньше, взгляд осмысленнее, душа отзывчивее.
Сапар медленно шёл по улицам и ощущал жизнь города и свою нераздельно. Ему не надо было думать, куда он идет и зачем. Он знал: куда бы ни шел, все равно придет к скверу больницы, чтобы снова посмотреть на одноединственное окно — второй этаж, третье от угла. Может быть, в окне удастся увидеть Айганыш.
А позже, вечером, когда совсем погаснет солнце и зажгутся огни, деловой, озабоченный город превращается в вокзал, а каждая улица — в перрон, где ждут, провожают, встречают… И если кто угрюмый, уставший, выйдет в этот час на улицу, то постепенно заразится общим настроением, и тоже вольется в толпу, увлекаемый потоком людей. И вовсе развеселится, если встретит давнего знакомого и спросит: "Ты куда?". "Туда", — неопределенно укажет знакомый. "А я — туда!" "Счастливо!" И лица, лица, лица — все больше незнакомые, как у транзитных пассажиров. Куда движутся? Зачем? С болезненной грустью или холодным сарказмом можно подумать, скрестив на груди руки: "Эх, люди, люди! Это всего лишь мгновение, убегающее безвозвратно. Только подумал, о том, а оно уже кануло в Лету. Уйдете и вы, как уходили предки". Однако ни страха на лицах, ни сожаления, а улыбки. И взгляды, хоть мимолетные, но жадные. И бежит прочь сарказм, и приходят на ум строки: "И вышла из моря… богиня с перстами пурпурными, Эос". И каждый чувствует, как персты эти касаются его лба, согревают озябшее тело… Так приходит любовь. Каждый ждет этой поры, ибо у каждого есть сердце.
— Сапар!
Он обернулся, увидел Насин. Она была нарядная — в светлом брючном костюме.
— Здравствуй, — приветливо улыбнулся он.
— Ты куда идешь?
— Туда, — махнул он рукой.
— И я туда.
— А если я — туда? — показал Сапар в противоположную сторону.
— И я туда, — ответила Насин. — Я искала тебя.
— Вышла ошибка, понимаешь? — сказал он. Хотелось одного: честно признаться Насин во всем.
— Такое ощущение, будто всю зиму я неотрывно смотрелся в зеркало и ничего, кроме своей гнусной рожи не видел. А теперь я разбил это зеркало… с твоей номощью.
— Не обольщайся, ты и сейчас никого, кроме себя, не замечаешь. Ну, скажи мне что-нибудь хорошее. Скажи, что я тебе нравлюсь, что мне идет этот костюм. Скажи, и мне станет весело.
— У тебя действительно красивый костюм, и он действительно тебе идет.
Насин рассмеялась и сказала:
— Если ты хочешь расстаться с женщиной, не груби ей. Она может обидеться.
— Ты все поняла?
— Не перебивай. А если женщина обидится, она может испортить тебе жизнь. Ты должен "брать ее на жалость". Мы любим жалеть. Нельзя разрушать возведенный женщиной замок…
Сапар вспомнил, что уже однажды слышал эти слова, слова, которые учили его бояться, лгать. Но теперь они показались ему ненужными, нелепыми, как поливочная машина после проливного дождя.
— Я понял, что не могу дать тебе то, в чем ты нуждаешься, — сказал он.
— А ты знаешь мою нужду?
— Знаю. Я нужен тебе весь, целиком. А я не могу весь и не хочу — но частям.
— А ты, оказывается, злой человек.
— Хочешь мороженого?
— Нет. Я искала тебя, чтобы выслушивать гадости? — она начинала сердиться.
— Я никогда не говорил тебе столько приятного. Я говорю тебе сейчас только правду! А раньше только думал, что говорю правду.
— Ну, вот, поговорили, — притихла Насин.
Некоторое время они шли молча. Сапар уже увидел ограду больничного сквера.
— Ну, и что теперь? — спросила Насин.
— Прости.
— Ну, хорошо, — сказала она. — А если у меня в жизни больше ничего настоящего не будет? Придет старость и… Сплошная серость!..
— Может, — согласился Сапар. — Купи ружье и застрели меня, если но-другому не можешь.
Она засмеялась, озорно поглядела:
— Слушай, у театра меня ждет мужчина. Достал билеты. У него связи в театральной кассе. Хочешь пойти со мной? Я отберу у него билет, отдам тебе. Хочешь?
— Нет, — сказал Сапар.
— Какой ты скучный! От тебя кефиром пахнет. И за что только тебя Айганыш любит. Да еще мучается, что ты не приходишь к ней.
— А ты откуда знаешь? — настороженно спросил Сапар.
— Я работаю в этой больнице, и часто видела тебя из окна, когда ты слонялся по больничному дворику. А носледние несколько дней тебя не видно.
— Я к главврачу захожу, поэтому…
— Но это все не имеет значения, — перебила На-син. — Я была у Айганыш, разговаривала с. ней. И все рассказала.
— Что все? — спросил Сапар, ошарашенный.
— Все, что у
