Книга На милость дня. Былинки - Александр Г. Раков

руке узелок с припасом на первый случай. В сельсовете шепчет имя свое – говорить-то разучился – а у председателя глаза на лоб: «Мы же тебя как героя похоронили и имя твое золотой краской на бетоне…»

– Посадите, али как? – и съежился весь.

– Да иди ты с глаз моих, дай хоть матери своей помереть по-человечески, – и плюнул председатель на пол, хотя ценил чистоту до невозможности.

С тех пор и бродит по селу человечишко в истрепанной шинельке и при встрече глаза опускает. Хорошо, если от стыда… А мать его, как он вышел к людям, и года не прожила, почернела вся и померла в муках…

Ходить по селу рискованно,и не ходить нельзя.И ходит он, как оплеванный,и прячет от всех глаза.Дожил человек до пенсии,затравленно-зол и тих.Какие к нему претензии?А вовсе и никаких.Его не казнят упреками,для всех он – ничтожный нуль.Но взгляды соседей колкие —это страшнее пуль.Законом он амнистирован,не подлежит суду.Но только клеймо дезертировоостанется на роду.В задумчивой хмуробровостиукрылась тоска навек.Куда ж убежишь от совести,мятущийся человек?Алексей Багринцев † 1974

Не расплескать тишины

Дорогая матушка Игуменья Варвара!

Так захотелось выразить Вам свою любовь, и сердчишко прыгает, требует, и за внимание ко мне, грешному, и за ответы на глупые вопросы интервью, и за смиренное терпение болезной Вашей болезни, и за неподдельный интерес к чужим жизням.

А что могу я, неумеха, кроме как взять чистый лист бумаги и испачкать его черными буковками? Другому в жизни не научился.

Ну, давай, автобус, трудись колесами, вези нас в Иыхви!.. Нет, ожидать местного полтора часа выше сил человеческих, а для такси 22 километра – время пустячное.

Здравствуй, родная! Не родился еще тот писатель, способный описать тишину Пюхтицы. Такая она густая, напоенная хвоей и молитвой, и работой женской, посильной только для Богом призванных. Она так нужна людям – эта тишина целительная, лежащая на Обители. Ты еще только первый шаг в монастырь – а уже иной мир, и Матерь Божия с любовью принимает тебя, и душа устраивается поудобнее – наконец-то в родное место привели.

Тихо становится внутри, а неугомонная совесть, наоборот, слышна все громче. Ты бы замолчала, совесть, – всего меня извела за долгую неприкаянную жизнь. Дай насладиться тишиной души и тела. Но нет, не уговорить ее уговорами. И гонит она тебя, совесть колючая, в родной Дом под епитрахиль батюшки – тишину заслуживать.

А когда выскребешь грязь до последнего скребочка, когда вместо слов – только слезы чистые, раскаянные, да если сподобит Господь принять Страшное Таинство Тела и Крови, – как раз тут она и наступает – та тишина долгожданная, которую ты на время заслужил. Но не родился еще тот писатель, способный описать благорастворенность в тебе тишины Пюхтицы.

А я, раб неключимый, тихо ступаю по святой пюхтицкой земле и слушаю тишину, которая во мне и вокруг. Только бы не расплескать…

– Матушка, монахи не любят говорить о монашестве, считая, что понять их может только инок. Однако интерес мирян к монашескому деланию не стихает… Почему так получается?

– Потому, что мир заинтересован в монастырях. Вот Дивеево возьмем. Ведь туда едут и едут, – за милостью, за помощью, за исцелением… И получают просимое, и, конечно, хотят побольше узнать о своем благодетеле, о преподобном Серафиме, о его жизненном пути, о том, как можно на этом пути достичь святости. Прикоснуться к этой святости хотят – осязаемо, приложившись к святым мощам… И я этому стремлению, этому интересу очень и очень сочувствую.

– Да Вы не только сочувствуете, Вы, слава Богу, и делаете все, чтобы напитать мирян монастырской святостью…

– Дорогой Александр Григорьевич! Я не говорю про нашу Обитель. Монастырь у нас хороший, потому что управляет им Царица Небесная, а людишки-то мы плохонькие – ничем не лучше прочих… Иные из наших паломников начинают неумеренно восторгаться: «Да вы тут все святые! Вы, матушка, святая!..» Это я-то святая?! Извините! Да, я в живу не в миру, и многое из того, что мирянам простительно, не могу себе позволить. Но мысли! Но помыслы грешные! Перед Богом – и дурной помысл, и дурное дело равно грешны, И я говорю: «Да! Перед Богом все мы одинаково грешны!»

– Один иеромонах пишет: «Мода бывает на все, в том числе и на монашество». Но мода как приходит, так и уходит… А как быть человеку, попавшему в монастырь под влиянием моды?

– А знаете, в нашем монастыре я что-то не замечала подобного. Я ведь внимательно наблюдаю за своими, но «монахинь по моде» среди них не вижу… Может быть, дело в том, что жизнь у нас очень простая, далекая от модных поветрий: деревенская жизнь, на земле.

– Или потому, что работы здесь много…

– Очень много. Надо и вспахать, и пробороновать, и посеять… Представьте себе: на одном только кладбище высаживаем по три тысячи цветов! Каждую могилочку нужно привести в порядок, землю на ней держать в должном состоянии, и хоть бархотки, да посадить на каждую. Это очень кропотливый труд. И по моим наблюдениям, нашим сестрам не до моды…

– Но, матушка, – когда приходит молоденькая девочка, она видит монастырскую жизнь совсем в другом свете…

– Да, в полной мере монастырскую жизнь она еще не представляет, но труд-то сестринский она все-таки видит! Видит, как мы живем в кельях… Зимой нам полегче, но вот весна начинается – и с утра до вечера, с утра до вечера работа! Конечно, есть очередные, которые поют на клиросе, но остальные – трудятся и трудятся! Я сама была новенькой – 53 года назад, и помню, как мне доставалось! Вернешься с работы – не знаешь, куда руки деть от боли. А когда сенокос начался – я же косы не умела держать в руках! Но накосишься так, что – ой, мамушка!

– Матушка, кто лучше приживается в монастыре – сельские люди или городские?

– Больше крестьянские – те, кого родители с детства приучили к земле. Городским много тяжелее. И даже не потому, что они избалованы, вовсе нет, – а просто жизнь сейчас такая. Они животных и не видели: лошадку, коровку, – не знают, с какой стороны и подойти к ним. И как осуждать таких! Не надо осуждать: в городе свои трудности, но от земли они очень далеки, и приживаться им в нашем монастыре много тяжелее.

– Но все же я замечаю – Вы стараетесь и городских, образованных людей к себе привлекать. Ценятся у вас люди со знанием языка, те, кто способны вести научную работу в музее…

– А иначе нельзя. Девочка, которая только на земле работает, – она и душу может иметь прекрасную, и опыт духовный, а вот поделиться своим сокровищем с другими – это не получается. А образованная – она и