Книга Наша жизнь с господином Гурджиевым - Фома де Гартман

жене, что не может ей позволить остаться в больнице. Он спросил, где он может найти её в случае необходимости, но она отказалась уходить. Он настаивал, утверждая, что для неё нет свободной палаты, даже негде сесть, и он ни в коем случае не может позволить кому-либо оставаться в больнице для заразных больных. Жена ответила, что она не уйдёт, и если будет нужно, останется в саду. Наконец доктор сказал, что нет никакого смысла спорить со столь непреклонной женщиной, позволив ей остаться. Перед тем как он ушёл, он даже принёс табурет к моей кровати. Ранее г-н Гурджиев убеждал Ольгу расположиться в отеле, в забронированном им для неё номере, и немного поспать, потому что она четыре ночи не спала. Но она осталась в больнице. Намного позже г-н Гурджиев сказал, что он после этого стал смотреть на неё по-другому.

В сентябре, в девять часов вечера уже было темно, хоть глаз выколи. Около одиннадцати ассистент доктора сказал моей жене, что из-за слишком медленного пульса мне необходимо сделать укол камфоры, которой у него нет. Он не мог найти ни нашего доктора, ни остальных врачей, хотя всюду звонил по телефону. Снова ситуация была критическая. Ассистент сказал, что он сможет сам сделать мне укол, если у него будет камфора. Он указал на слабый свет вдали среди деревьев и сказал, что это военный госпиталь, где точно должна быть камфора. Поскольку он не имеет права покидать больницу, то предложил моей жене сходить и принести её. Ночь была очень тёмной, как бывает только на юге, но она пошла. В военном госпитале её выслушали, но отказались лечить больного, за которого отвечает другой врач. Наконец, после яростной перепалки, они поняли, что это вопрос жизни и смерти, и одна из медсестёр согласилась пойти и сделать укол, если он действительно необходим. Конечно же, она поняла, что укол нужен, и я был спасён.

Утром, когда вернулся доктор, моя жена спросила его, как он мог уйти, не оставив своему ассистенту никаких инструкций. Он ответил: «Я разрешил вам остаться только потому, что был уверен, что ваш муж эту ночь не переживёт, и было бы бессердечно выгнать вас. Но вы, наоборот, спасли ему жизнь». С тех пор он стал нашим другом и делал для нас всё, что мог.

Моя жена смогла убедить одного из выздоравливающих пациентов переехать в гостиничный номер (который она оплатила на неделю вперёд), таким образом, у нас была отдельная палата в больнице. Мы могли попросить Марфушу приехать к нам. Было очень важно изолировать меня, потому что я мог заразиться от других пациентов, которые были в палате. В этой маленькой больнице было жарко и грязно. Не было даже простыней, чтобы накрыть матрасы, набитые сеном. Почти невозможно было что-нибудь купить. После долгих поисков моя жена купила шёлк у уличного торговца-китайца и сшила простыни и наволочки, а одеяла были не нужны из-за жары.

Меня посетили г-н Гурджиев, доктор Шернвалл и г-н Мобис, морской офицер, один из учеников, прибывший из Санкт-Петербурга. Он переночевал в нашей палате. Г-н Гурджиев в этот раз настойчиво потребовал, чтобы моя жена пошла спать после тринадцати ночей ухода за мной.

Я был в полубессознательном состоянии и непрерывно спрашивал, день сейчас или ночь, сколько времени и прочее, потому что не мог уснуть. Г-н Гурджиев сказал доктору Шернваллу выписать рецепт, который он сам продиктовал, и послал мою жену в аптеку купить лекарства. Когда она показала рецепт фармацевту, тот безучастно посмотрел на него и сказал, что в нём выписано плацебо, простые сахарные пилюли. Моя жена попросила его сделать такие пилюли. Она поняла намерения г-на Гурджиева, а г-н Гурджиев рассмеялся, узнав о комментариях фармацевта.

Удивительно, но пилюли мне помогли.

По ночам я постоянно бредил. В одном из моих видений красные ноты бегали по комнате и не оставляли меня в покое. Моя жена пыталась меня убедить, что в комнате ничего нет, но это не помогало. Неожиданно Марфуша укоризненно сказала моей жене: «Как же вы их не видите, если вся комната ими полна?» Моя жена подумала: «Боже мой! Теперь и Марфуша сошла с ума!» Но Марфуша подхватила одной рукой свой фартук, а другой стала собирать по комнате некие воображаемые вещи; потом она вышла, а, вернувшись, сказала, что все красные ноты она выбросила, и теперь я могу спокойно спать. Я уснул и больше их не видел. Простая крестьянка, едва умеющая читать, лучше поняла проблему, чем моя жена.

Интересен опыт разделённого сознания в бреду. С одной стороны, я знал, что красных нот нет, а Марфуша притворилась, что они были, но её мудрый поступок меня полностью успокоил.

Всё, что я помню из того периода, естественно, похоже на сон. Мне помнятся только отдельные моменты: вид из окна справа, где днём были видны верхушки желтеющих деревьев… свистки поездов черноморской железной дороги… чашка киселя с топлёными сливками. Но я точно помню, как счастлив я был, когда г-н Гурджиев пришёл посетить меня. Я всегда просил его положить руку мне на лоб.

Вскоре г-н Гурджиев уехал с другими учениками в поместье моего старого друга из Санкт-Петербурга по кадетскому корпусу. Поместье было в Ольгинке, возле Туапсе. Моей жене было очень тяжело остаться одной со мной. Я был всё ещё очень болен.

Однажды, когда она вернулась с покупками, я спросил её изменённым голосом: «Где я?» С этого момента я стал выздоравливать. Я был ужасно худ и настолько слаб, что моей жене приходилось переворачивать меня в кровати; она говорила, что это всё равно, что держать маленького цыплёнка, у которого только кожа да кости. Поскольку сложно было купить что-нибудь питательное, силы возвращались ко мне медленно. Тем не менее, утренний чай с сахаром и двумя бисквитами были очень вкусными. Мы были счастливы, что я наконец-то снова стал собой.

Но на горизонте маячили дальнейшие трудности.

Однажды мы получили письмо от управляющего моими поместьями. Он писал, что вспыхнула большевистская революция, и поскольку всё было конфисковано большевиками, он в последний раз посылает нам деньги. Ранее мы ежемесячно их получали от него.

Подобное же сообщение принесло письмо от инженерного управления царской армии. Меня спрашивали, какую плату я хотел бы получить за своё изобретение, принятое и действующее в армии. Это было устройство, схожее с перископом, для визуального наблюдения и стрельбы из окопов без необходимости для стрелка высовывать голову. Их было сделано уже три тысячи. Какая ирония! Когда я получил это