Книга Африка - Растко Петрович

высыхает и шелушится. Рядом с деревней расположено то, что считают кладбищем. Сидя у могил, люди осушают бутылки с джином, кое-где можно увидеть ночной горшок, это знаменует женское захоронение – слабому полу и в ином мире не обойтись без «ночной вазы». Двое юношей, немного знающие французский, приглашают меня к себе в гости.

Сижу на треноге посреди двора, который медленно заполняют крестьяне, дети и сумерки. С самого полудня меня так мучит жажда, что впору плакать. Белому человеку нельзя пить нефильтрованную воду – будет изжога, а то и лихорадка; прочие напитки, как правило, крепкие, да ещё и сильно согреты на солнце. Хозяева приносят стаканы с джином, от него жажда становится ещё невыносимее. Ломтик банана, который я попросил подать, – а принесли целую гроздь, плодов полсотни, ещё неспелых, – горький и несочный. Парень сбрасывает платок и идёт за кокосом. Хижины такие низкие, а кокосовые пальмы такие высокие, что я вскоре вижу, глядя поверх крыш, как он ловко взбирается на дерево – не карабкаясь, как наши сорванцы, а касаясь ствола ступнями и ладонями, как лазают обезьяны.

Сок разбитого кокоса, переливаемый из плода в калабас, сулит ощущение свежести, однако он горячий, что удручает, и слегка отдаёт бензином; пожалуй, ничто не утолит жажды, преследующей странника в Африке, до тех пор, пока он не взойдёт на обратный корабль. Остаётся лишь привыкнуть к жажде как к несносному другу.

Мне стыдно, что я навёл переполох, требуя бананов и кокосов, а пить не пью, притворяясь теперь, что это всё было затеяно ради собравшихся детей. Сначала малыши, а потом, осмелев, и старшие дети подходят, чтобы отхлебнуть. Конечно, негритятам кокосовый сок не в диковину – пей, хоть залейся, но им интересно играть со мной в эту игру. Голенькие, восторженные, дивные глаза с поволокой, – выстроились в очередь, чтобы получить свой глоток. Девочки лишь немного застенчивее мальчиков.

И вот приходит время бурного экваториального заката, который на нулевой широте наступает ровно в шесть, через двенадцать часов после такого же бурного рассвета, а на этом незначительном расстоянии от экватора – на две-три минуты позже. Волшебный каскад красок, туманов и мерцаний, который в Европе длится час, а на севере – неделями, здесь проливается с тропического неба словно по мановению. Мне бы хотелось ещё полюбоваться неповторимым противоборством света и тени на небосводе, окроплённом кровью, но вмиг стемнело. Гребцы заторопились, и мы ушли.

Покидаем селение, держа курс на свет горящей травы; звучит тамтам – мой первый тамтам в Африке. Удар в барабан, в обыкновенную бутыль и в бубенцы, всё это создаёт ритм, направляет юношей в круг вслед за девушками. Ритм замедляется – юноши и девушки касаются друг друга плечами, поводят грудью и бёдрами. Ритм ускоряется – поворачиваются друг к другу, обнимаются и в этом движении включаются в круг. Эти простые па, два шага в одну сторону, два шага в другую, повторяются вновь и вновь беспрестанно.

Поскольку негры с лёгкостью предаются чувственным удовольствиям, которые вскоре становятся весьма животными, и поскольку этот танец представляет собой путь к их воплощению, танцоры, как бы они ни устали, так просто не остановятся. Охвативший их во время танца чувственный экстаз рухнет, как только они вздумают отдохнуть. Поэтому они будут плясать до самой полуночи, чтобы ощутить бурление крови пылких любовников, которую ничто не охладит, пока не случится единение с природой. Достаточно было посмотреть на юношей, чтобы понять, чем закончится ночь Большой Монги.

Над рекой совсем сгустилась ночь, луна подпрыгивает, танцует, ныряет в перекатах Комоэ. Собравшиеся вереницей у самой воды купальщики, привязав свои пироги, поливают друг друга из калабасов и, радуясь тому, что ночь наконец завладела миром, поют ни с чем не сравнимыми низкими надтреснутыми голосами. Один из моих гребцов тоже решил спеть; где-то в самой своей глубине он отыскал тихий, едва слышный голос; и вот он возносит его всё выше и выше, к звёздному своду, как бы привязывая к звёздам и себя самого; но вдруг раздумывает: прерывает свою песнь как раз на самой верхней ноте. Теперь он опять гребёт равномерно и сосредоточенно, как и его товарищи, но ещё несколько долгих мгновений мысленно остаётся там, в высоте, жутким и непостижимым образом дотянувшись до самих звёзд, единственный из нас, сидящих в лодке. Его незавершённое вознесение было самым реальным в этой ночи.

Высаживаемся на самой опушке леса. Воздух, пусть ещё нет солнца, бьющего в темя, всё же теплый, а вода лишь немного его прохладнее. Несколько мальчишек, то сидя в пироге, то стоя по грудь в воде, ловят рыбу, размахивая квадратным сачком. На их руках, в сети и на чешуе пойманной рыбы пляшут звёздные блики. Мне хочется искупаться, но боязно; и вдруг весь этот страх перед кайманами (крокодилами) мне представляется надуманным и смешным – я быстро вхожу в воду. По правде сказать, несмотря на свое геройство, я исподволь слежу за тем, чтобы мальчуганы оставались на несколько шагов впереди меня: нет, я не гоню их вперёд на погибель, чтобы защититься самому, – они сами подвергают себя опасности.

Мой бой ждёт – ужин готов. Из-за стволов деревьев, сквозь их кроны слышны приглушённые звуки тамтамов. Быстро ужинаю, пью фильтрованную воду, пахнущую иссохшей землёй, через которую она сочилась; противно. Смешиваю воду с вином, привезённым из Басама, чтобы заглушить её вкус, но всё зря, становится ещё гаже. Весь день я просто-напросто грезил об этой смеси воды и вина, тешил себя мыслью о ней, а теперь, поняв, что и ею я жажду не утолю, в отчаянии сажусь на порог и вот-вот начну раскаиваться в том, что попал в эту страну. Всего один день жажды – а губы совсем растрескались, горло воспалено.

К счастью, бой приносит цитрусовый отвар, своего рода горячий подкисленный чай – заварку он взял в дорогу без моего ведома. Пожалуй, пить я больше не хочу, но признаться себе в этом пока опасаюсь, как человек, который ещё не понял, то ли зуб у него больше не болит, то ли просто боль притупилась…

Отправляюсь в деревню и в темноте пытаюсь угадать, откуда доносятся звуки тамтама. Несколько взрослых парней, сидя перед хижиной на циновках, бьют в барабан и калабасы, обтянутые сеткой, на которую нанизаны жемчужины. Сажусь рядом. Они не прерывают свою печальную ритмичную песнь с бесконечными повторами. Конец каждого куплета весьма интересен: это краткий, энергичный рефрен, по-видимому, междометие, вносящее в музыкальную фразу заключительный штрих. Что-то вроде голосового аккорда, неожиданного и мощного. Спрашиваю,