Книга Ветер сулит бурю - Уолтер Мэккин

синих глазах Туаки, то ли над его крошечной фигуркой, согнутой под тяжестью огромной связки рыбы.

— Он не то что мы, — сказал он наконец. — Ему можно носить ботинки летом. У его отца, верно, деньги есть.

— Вот тоже сказал, — возразил Туаки. — Да будь у моего отца сколько угодно денег, я все равно ни за что не стал бы ходить летом в ботинках. Они бы мне все ноги истерли.

— Привык бы, Туаки, — сказал Мико. — И все равно он, кажется, здорово хороший парень.

— Может, и так, — сказал Туаки без большой уверенности, пропуская дорожную пыль сквозь пальцы босых ног.

Они возвращались домой вдоль реки по улице Лонг-Уок. Одержав кратковременную победу над уходящим морем, река обмелела и сейчас с какой-то торжествующей песней и присвистом мчалась по своему каменистому руслу. Кое-где из воды показывались камни. Солнце опустилось совсем низко вдали над заливом, ласково освещая белые домики Кладдаха на другом берегу реки; стройные мачты рыбачьих баркасов, казалось, сплошь опутанные веревками, возвышались на фоне розовеющего неба.

— Вот это жизнь! — только успел сказать Мико, как вдруг около Испанской арки перед ним выросла толпа мальчишек.

Их было человек двадцать, и они стояли тесной шеренгой, загораживая проход под аркой, и, надо сказать, весьма решительной шеренгой. Кое-кого из них Мико уже раньше приметил у доков. Почти всех их он знал в лицо, как обычно бывает, когда живешь в небольшом городке, но знаком с ними не был. Это было городское хулиганье. Это он сразу увидел. Ошибки тут быть не могло. Одеты они были совсем не так, как Мико с братом или Туаки. Короткие рваные куртки и штаны, протертые сзади до дыр, или штаны с остатками заплат. На голых местах виднелась городская грязь. Волосы или коротко остриженные, или заметно нуждающиеся в стрижке. Лица бледные, потому что там, где они жили, высокие дома заслоняли солнце, не пропуская его на длинные, узкие улицы.

Сначала они остановили Питера и Томми.

— Эй, ты! — сказал один из них, толкнув Питера рукой в грудь. — Куда это ты собрался?

Мальчишка был высокий, почти одного роста с Мико и хорошо сложенный. Он вырос из своей одежды; его раздавшиеся плечи выпирали из куртки, и в дыры проглядывало голое тело. У него была круглая голова, вздернутый нос и маленькие глазенки. Питер посмотрел на его руку.

— А ну, убери свою грязную лапу, негодяй! — сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более интеллигентно.

Мальчишка до того удивился, что послушался, но потом, опомнившись, толкнул его в плечо так, что Питер от неожиданности сел на землю, а его нанизанная на веревочку клейкая рыба забилась в пыли.

— Ты это с кем разговариваешь? — спросил мальчишка.

Вид у Питера, сидевшего на земле с изумленно вытаращенными глазами, был очень смешной.

— Так их, Бартли! — сказал один из приспешников. — Мы этой кладдахской шпане покажем.

Мико чуть было не засмеялся над Питером, до того смешной был у него вид, но, заметив, что верхняя часть его тоненькой удочки сломалась, когда он падал, почувствовал прилив раздражения. Рот у него сжался, он подошел к Питеру, подхватил его под руки и поднял.

— Это что за шутки? — спросил он Бартли.

— А ты кто такой? — спросил Бартли. — Кто вам разрешил ходить на эту сторону реки? У вас свое место, у нас — свое. А раз вы не хотите сидеть на своем месте, так мы вам заявляем, что вся ваша рыба конфискована, и вы ее можете сейчас же сдать, и тогда мы отпустим вас с миром. А не отдадите, тогда мы вам покажем. Так что выбирайте.

— Мико, — спросил Питер, — в чем дело?

У Мико не было времени объяснять Питеру, что такое враждующие шайки. История была довольно-таки запутанная. Существовала кладдахская сторона реки, и существовала эта сторона реки. Здесь распоряжалась шайка то ли с Большой улицы, то ли со Средней улицы. И если кому приходилось заходить на вражескую территорию, это всегда грозило неприятными последствиями. В детстве все это было захватывающе интересно. Тем не менее Мико считал, что теперь-то они выросли из этого возраста. Но не тут-то было.

— Послушай-ка, — сказал он, — вас тут десять на одного, так что драться, пожалуй, нам с вами ни к чему. Давайте договоримся: мы вам даем две связки рыбы из четырех, а вы нас оставьте в покое.

«Я становлюсь к старости страсть каким рассудительным, — мелькнула у него мысль, — раз уж так увиливаю от драки». Но, с другой стороны, он понимал, что от Томми в драке никогда большого прока не было, а Туаки слишком мал, чтобы допускать его драться. Когда же он представил себе, что хорошенькую белую рубашку Питера изваляют в пыли, ему стало не по себе. К тому же он вспомнил о деде и пошел на компромисс.

— А ну, заткни глотку, индюшачье рыло, — сказал Бартли.

Приспешники захихикали. Томми, который отошел бочком от компании, собравшейся под аркой, взглянул на своего брата и увидел все признаки надвигающейся бури: здоровая сторона его лица побледнела, на скулах заходили желваки. «О Господи, — думал Томми, — только бы он не полез драться. Не хочу я, чтобы меня били. Не то что я трус или еще там что, но каждый раз, когда такое случается, у меня в животе прямо все падает, стоит только представить, как будет больно, если дадут по переносице или припаяют кулаком по глазу». И он обернулся, чтобы посмотреть, нельзя ли ускользнуть подобру-поздорову той же дорогой, что они пришли, но, к ужасу своему, заметил, что кольцо молча сомкнулось вокруг них. «Только бы он теперь не вышел из себя, — молился он, — а то меня побьют».

Мико стал мысленно считать до десяти (дедова школа). «Крепись, Мико, только дураки выходят из себя. Рыбак никогда не выходит из себя. У него для этого бывает столько причин, что если бы он каждый раз выходил из себя, то превратился бы в развалину годам к тридцати. Ну, сделай глубокий вдох, сосчитай до десяти и наплюй на все — пусть выходят из себя ленивые, блудливые, мягкотелые сукины дети, что живут в городах…»

Он дошел уже до восьми, когда маленький Туаки, весь